История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

В борьбе, вызванной жилищными проблемами, появляются новые действующие лица: они лучше образованы и менее требовательны, но их не могут игнорировать власти. Речь идет о защитниках французской семьи. В 1896 году уже упоминавшийся доктор Ж. Бертильон[363] основал заслуживающий всяческого уважения Национальный союз за рост численности населения Франции, членом которого среди прочих был Шейсон. Мы здесь лишь скромно упомянем реформу налога на недвижимость. Многодетные семьи среднего класса, принужденные занимать большие квартиры, должны были платить больше. Завышенная ставка налога на недвижимость не говорила о благосостоянии семьи. Конечно, не стоило ждать от Бертильона и его друзей фронтального наступления на собственность, но Народная лига отцов и матерей многодетных семей, созданная в 1908 году капитаном Мэром, отцом десяти детей, будет вести себя куда резче: некоторые ее члены примут участие в антисобственнических демонстрациях левых[364]

.

Геройство Кошона нашло отражение в прессе: журналисты обратили внимание на скандальную ситуацию с бездомными. В 1912 году Le Matin — одна из четырех главных ежедневных французских газет, издававшаяся тиражом 600 000 экземпляров, оказывавшая поддержку Бриану и специализировавшаяся на национальных делах, — основала комитет в поддержку дешевого жилья, в который вошли два лауреата Римской премии—Нено, архитектор–советник Фонда Ротшильда и Бернье, автор Опера—Комик. Но практически ничего не строится; строительная отрасль не хочет заниматься массовым жильем. Тем не менее 2 августа 1914 года народ всколыхнется[365], встанет под знамена вчерашних антимилитаристов, хотя ему будет нечего защищать…

ГЛАВА 4 ЗАКУЛИСЬЕ

Ален Корбен

Согласно Луи Дюмону, Декларация прав человека провозглашает триумф индивида, но в XIX веке индивид остается категорией абстрактной, расплывчатой. Гражданин медленно получает всю полноту прав. Установленное в 1848 году право всеобщего голосования распространяется исключительно на мужчин. Гарантии тайного голосования утверждены лишь в 1913 году—с этого момента вводятся кабины для голосования и конверт для бюллетеня.

Личности не хватает законодательных основ. Члены Учредительного собрания хотели бы зайти дальше в определении ее прерогатив, но вмешались «обстоятельства» или, возьмем глубже, фундаментальный якобинизм, сопротивлявшийся появлению настоящего habeas corpus, которое до сих пор все еще не установлено во французском праве. Однако это заботит умы законодателей. В 1792 году провозглашена неприкосновенность жилища, в 1795‑м — запрещены ночные обыски. Дом и ночь становятся пространством–временем privacy

, признается человеческое достоинство (запрещаются почти все виды телесного наказания) и свобода. Гомосексуальность, например, больше не считается преступлением, если только она не посягает на стыдливость и не проявляется публично.

Прогресс в юриспруденции в XIX веке отступает перед натиском публичной или семейной власти. Право тайны переписки признано с большим опозданием. Только при Третьей республике был введен запрет на контроль корреспонденции в почтовых отделениях. Однако мужьям не запрещалось следить за перепиской супруги, а в интернатах и тюрьмах беззастенчиво вскрывали все письма.

Развитие средств информации ставит новые проблемы. Арман Каррель дерется на дуэли с Эмилем де Жирарденом, угрожавшим опубликовать в газете La Presse его биографию; он гибнет и платит жизнью за право иметь личные тайны. Пресса гоняется за «жареными фактами», раскрывающими скандалы частной жизни. Надо постоянно прятаться, использовать псевдонимы и заметать следы: XIX век — это маскарад. «Нежелательные последствия господства общественного мнения, что, впрочем, защищает свободу, заключаются в том, что оно вмешивается туда, где ему нечего делать, — в частную жизнь», — пишет Стендаль.

«Желание все узнать», увидеть и услышать заставляет проводить время у замочной скважины; XIX век — это время разнообразных расследований, слежки за разными группами людей и отдельными индивидами; назрела необходимость защищать личность. Так, в начале века в тюрьме Шарантон столкнулись два мнения, начальника тюрьмы и местного врача Ройе–Коллара. Первый желал собрать досье на каждого заключенного, проследить его медицинскую и социальную историю; второй считал это чуть ли не инквизицией (см. у Джен Голдстейн[366]). В этом проявляется двусмысленность современности — с одной стороны, научные достижения, позволяющие узнать многое, с другой — забота о себе, о своих тайнах.