История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

В городах появляется такой персонаж, как фланер, обнаруженный Виктором Гюго и изученный Бодлером. В нем выражаются одновременно изменения в публичном пространстве и размах privacy, частной жизни. Новый тип «прогуливающегося» в каменном пейзаже города открывает путь для новых стратегий приватности, которые развернутся в публичном пространстве; в этом смысле фланер — переходная фигура. Гуляя по городу, он оценивает пространство, что позволит ему изменить условия частной жизни; сама улица для него как бы воспроизводит образ квартиры. Парижские пассажи, которые множатся под влиянием урбанизации, и кафе, которые в них прячутся, облегчают появление нового стиля жизни; для фланера они — как бы фальшивый интерьер, дом. Порожденные османизацией[403] вокзалы и в особенности универсальные магазины, новые торговые лабиринты, будут для фланера последним пристанищем. Постепенно он уступает место прохожим. Спешащий пешеход, заботящийся о своей безопасности, голова которого занята мыслями о собственных проблемах, не может просто наблюдать за тем, что происходит на улице; она ни в коем случае не является продолжением его жилища.

Дороги мечтаний и сновидений

Известно, как смело романтики обновили воображаемое, проложили новые дороги сновидений, обогатили внутренний монолог и вызвали у читателей желание медитации, созерцательное настроение, даже мистический экстаз. Мы можем здесь лишь упомянуть этапы этого чудесного обновления. В эпоху Реставрации господствует восторженное отношение к природе: оно предложено Жан–Жаком Руссо и обогащено Ламартином. Такое отношение помогает отдаться движениям души. Мысль о смерти, о побеге в прошлое, созерцание океана или звездной ночи, слушание соловьиного пения способствуют медитативному настроению.

После 1830 года дороги воображаемого расширяются; мечты–чувства уступают место несбыточным мечтам–фантазиям, дающим широкое поле воображению, устремляющимся к экзотическим странам или очень отдаленному прошлому.

Остается узнать, в какой мере эти литературные сюжеты подпитывали реальность. Очевидно, что умножение барьеров, охраняющих частную жизнь, распространение знаний о со- матике, а также возросшая точность в управлении временем могли лишь поспособствовать бегству в область воображаемого. Попавшие в зависимость от этого юные девушки мечтают о возвышенной любви, о чем свидетельствуют многочисленные романы в письмах, которые писали все, от Бальзака до Эдмона де Гонкура и Марселя Прево. Недоступность девушки, изоляция ее в пансионе, создавая препоны в плане сексуальных отношений, заставляют молодого человека мечтать о сильфиде. Хрупкий силуэт, мельком увиденный в церкви, идеальный овал лица, мелькнувший в окне, подпитывают его фантазии.

В архивах частной жизни молодежи можно найти следы такой влюбленности. Прогулки Эжени де Герен по кладбищу навеяны образом девушки и смерти. Дневник Леопольдины Гюго, который она вела в возрасте шестнадцати–семнадцати лет, свидетельствует о том, что она умела прекрасно писать «задумчивые сочинения», и открывает ее удивительную способность к медитации, редкую для столь юного существа. Один из текстов под названием «Вечер» представляет собой подробный анализ состояния полумечты–полусна. Жорж Санд вспоминала, как в ее почти детском воображении возникал Версальский парк, которого она никогда не видела. Затем юная Аврора завела привычку отдаваться сиюминутным мечтам и самым безумным иллюзиям; необычные мечты стали ее манией. Проявляется ее знаменитая девичья странность, которую даже пробовали лечить; возникает флоберовское искушение вести придуманную жизнь, а не реальную, явление, распространенность которого в обществе оценить, к несчастью, невозможно.

Диверсификация образов из сновидений

Жан Буске обнаружил исключительный интерес к вопросам снов и сновидений в XIX веке: эта область считалась самой секретной в личности каждого человека и защищалась многочисленными преградами его дневной жизни. Достаточно напомнить о некоторых очевидных вещах, которые скрылись из вида в связи с увлечением фрейдистскими теориями. В первые десятилетия XIX века философы задавались вопросом о том, что происходит с душой ночью; Мен де Биран полагал, что она тоже спит; Жуффруа[404], напротив, считал, что она бодрствует; Лелю[405]

— что она отдыхает; для романтиков сновидение — это настоящее воскресение. Сны — не что иное, как высказывание существа, которое спрятано глубоко в человеке.

На протяжении долгого времени научные объяснения механизмов сновидений даются с точки зрения влияния физической стороны на моральную. В результате переоценивается роль органических сигналов, идущих от внутренних органов или мозга, а также влияние того, чем человек занимался накануне, и обрывков дневных ощущений. Отсюда — различия, установленные Меном де Бираном и, позднее, Моро де Туром[406], Альфредом Мори[407] или Макарио[408], между снами сенсорными, эмоциональными или интеллектуальными.