История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

В конце 1960-х годов появляются чартерные рейсы. Набившись в «Боинг-747» как селедки в бочку и перелетев океан, туристы наконец могут на месте, без посредников оценить американскую мечту. Чудесные путешествия, но такие опасные (США можно проехать за несколько дней); их краткость и категорический императив посещения достопримечательностей—sightseeing, заставляющий туристов

in situ — на месте—убеждаться в том, что их предположения были верными, как иностранец, попадающий в Лувр, «узнает» в «Джоконде» шедевр, о котором читал и слышал. Роль школьных учебников в развитии американского мифа достаточно двусмысленна. В послевоенное время авторы учебников географии, очарованные «сталинскими планами преобразования природы», ударялись в америка-нофобию, тогда как критика историков, более внимательных к политическому и юридическому «полям», была менее резкой. Здравый смысл помешал изменить советскую «природу», какой бы она ни была—европейской или азиатской, чего бы ни касалась — человека или ландшафта, в соответствии с заветами отца народов, и авторы учебников учитывали это. Авторы учебников иностранных языков первоначально настаивали на том, что английский язык — главный: тексты на английском языке должны быть взяты из литературных произведений, а не из газет, а преподаватели-французы во всех государственных учебных заведениях, за исключением нескольких «носителей», противопоставляли «изысканный» английский акцент «вульгарному» американскому. В 1970-е годы все изменилось: стало невозможно говорить детям о совершенстве британского английского и тривиальности языка янки. Дети смотрели в кино или по телевидению американские фильмы в «оригинальной версии», прочие медиа также погружали юных зрителей в «аме-риканосферу». В очередной раз прав оказывался Бёрнард Шоу: «Великобритания и Соединенные Штаты Америки—это одна и та же страна, разделенная двумя разными языками».

Лингвистический империализм?

Яростные националисты и упрямые традиционалисты озабочены не только сокращением употребления французского языка, но и его порчей английскими словами. Если вслед за Полем Валери думать, что «мысль есть дитя, а не мать речи», то, конечно, есть о чем беспокоиться. Однако не следует путать причину и следствие. «Чистоту» языка, когда-то—да, то время прошло — бывшего языком международного общения господствующих классов в Европе XVII-XVIII веков, не портят англосаксонские слова: могущество Соединенных Штатов побуждает население стран, входящих в сферу влияния Америки, пристойно владеть языком доминирующей страны. Проблема не нова—каждый галл, желавший сделать карьеру, изучал латынь. И она не ограничивается рамками «свободного мира» — в советской сфере влияния залогом социального успеха является владение русским языком. Какими бы причинами ни вызывалось неиспользование шести десятков национальных языков или диалектов, признанных постсоветской Конституцией, конституцией федеративного с юридической точки зрения государства, — официальными, официозными или же скрытыми, — все эти языки, носители культурных кодов, исчезли*.

* В Конституции РФ нет перечисления языков и диалектов. Статья 68 гарантирует республикам в составе РФ право устанавливать государственные языки.—Примеч. ред.

Вот что может успокоить французов. В Нидерландах использование английского языка столь масштабно, что американские телесериалы идут без перевода и без субтитров. Тем не менее нельзя утверждать, что эта страна потеряла национальную самобытность,— не более, чем Норвегия, Швеция или Дания, где английский изучается с первого класса. Знание английского— или американского—стало необходимым. Истории было угодно, чтобы американская империя

наследовала британской. Английский, язык морских и воздушных путешествий, космических полетов, одержал победу там, где эсперанто потерпел крах. Однако когда он используется в своем обедненном виде, только чтобы объясниться, он не несет в себе культуры. В этом смысле он инструментален и не оказывает влияния на частную жизнь французов (за исключением изредка встречающихся билингвов), в которой продолжает использоваться французский язык. Французская лексика обогащается новыми словами, что свидетельствует о жизнеспособности языка и его способности противостоять американизации. В Грузии продолжают говорить по-грузински, а в западных Пиренеях—по-баскски. «Франглэ», или «франгламерикен», не касается частной жизни французов в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие. Дело обстояло бы по-другому, если бы американское влияние вышло за пределы лексического состава языка и затронуло бы синтаксис, то есть язык в соссюровском понимании*. Коротко говоря, речь идет о словах, а не о языке. Можно не беспокоиться.

Социологические опросы