История догматических движений в эпоху Вселенских соборов

Реальность сущности въ применении къ абсолютному бытию уже сама по себе постулируетъ ея конкретное единство. Двухъ одинаково абсолютныхъ, одновременно суще–ствующихъ, не можетъ быть дано, и если сущность высочайшаго существа не только проявляетъ себя въ трехъ отдельныхъ индивидуумахъ, но и при этомъ мыслится, какъ единственно действительное бытие, ο όντως оν, она можетъ быть понята не иначе, какъ въ качестве конкретнаго бытия. Глубоюо сознавая, что здесь они имеютъ дело съ тайной, трудно постижимой человеческимъ умомъ и еще менее доступной для точной логической формулировки, каппадокийцы со всей присущей имъ энергией защищаютъ единство Божеской сущности. Сравнивъ терминологию Афанасия съ терминологией каппадокийцевъ, мы можемъ заявить, что въ этомъ пункте мы не нашли у нихъ никакого существеннаго различия. Все обозначения, какия применяются Афанасиемъ къ сущности Бога, ветречаются и у каппадокийцевъ. Что Божество въ трехъ Лицахъ представляет собой μία φυσις и μία ούσία — это они все повторяютъ несчетнос число разъ. «Одинъ Богъ и высочайшая природа одна». «Три — одно по Божеству и единое—три по личнымъ свойствамъ». Μία θεότης и εις θεος у нихъ такъ же, какъ и у Афанасия являются синонимическими и взаимнозаменимыми понятиями. «Мы поклоняемся, — говоритъ Григорий Богословъ, — την μίαν

εν τοις τρίσι θεότητα и тотчасъ же прибавляетъ: εϊς θεος εν τοίς τρισι. Термины: ένοτης (единство) и ταυτότης (тожество), въ которыхъ можно видеть исключительную особенность богословскаго языка Афанасия, так–же употребляются ими. Напротивъ, должно сказать, что въ виду именно предъявленныхъ уже въ ихъ время обви–нений въ требожии, они несравненно съ большею настойчивостью, чемъ Афанасий, стремятся отстоять единство Божеской сущности. Съ замечательнымъ глубокомыслиемъ защищаетъ этотъ тезисъ Василий въ полемике съ Евномиемъ: «Божество едино, а именно: единство мыслится въ самой ее сущности—(κατά τον της

ουσίας λόγον), такъ что, хотя и есть различие въ числе и свойствахъ, отличающихъ каждаго (Сына и Отца), но уже по самой идее Божества(τη λόγω της θεότητος) созерцается (въ нихъ) единство». Сушность абсолютнаго уже по самой своей идее единична и различие ипостасей нимало не нарушаетъ его конкретнаго единства. Григорий нисский даже въ глубине мысли отказывается представить себе, чтобы въ Боге были три сущности, и утверждаетъ, что Божия сущность одна и единственна. Василий признаетъ тожество (ταθτότης) Сына съ Отцомъ и единство (έννότης) Божества. «Троица есть и исповедуется единымъ Богомъ не менее по согласию, чемъ по тожеству сущности (της ούσίας ταυτότητα)», — говоритъ Григорий Богословъ. Только «те лица, у которыхъ сущность понимается тожественной, могутъ быть названы единосущными», — замечаетъ Григорий нисский. И если Василий иногда пользовался терминомъ: κοινωνία для определения взаимнаго соотношения лицъ Св. Троицы, то Григорий нисский решителыю отвергаетъ его: «а мы тайноводствуемые богодухновенными писаниями въ Отце и Сыне (=св. Духе), видимъ не общение (κοιωννία), а единство

(ενότητα) Божества. Но быть можетъ нигде такъ ярко не выражается ихъ понятие ο конкретномъ единстве Божия существа, какъ въ прилагаемыхъ имъ терминахъ «μονάς и ο μόνος. Въ этомъ пункте каппадокийцы все согласны. Признакъ сущности простой и безпредельной, — говоритъ Василий, есть единичность и единство (ή μονάς κάί ενας). Мы поклоняемся единице (μονάδα εν τιάρδϊ) въ Троице и Троице въ единице (τριάδα έν

μονάδΐ). «Монада, поклоняемая въ Троице, и троица возглавляемая въ монаде (ό άνακεφαλαιουμενα εις μοναδα), Богъ есть единъ (είς) и единственный (ο μονος), — пишетъ Григорийнисский, — единственное благо (εν ων άγαθόν). Природа трехъ ипостасей одна, самозаключенная и неделимая монада, неувеличимая никакимъ прибавлениемъ, не уменьшаемая никакимъ отличиемъ, и хотя проявляется во множестве (т. — е. въ трехъ лицахъ), но всегда пребываетъ единицей (εν) нераздельной, нераздробляемой и всецелой (ολόκληρος).