В Византии же ионийцы постепенно начали жаловаться на свое спартанское командование. Они пришли к афинскому командиру Ксантиппу и рассказали, что спартанский военачальник Павсаний ведет себя как тиран — и, что более серьезно, затеял секретные переговоры с Ксерксом. Этим обвинением едва ли можно было пренебречь, и когда спартанская ассамблея узнала об этом, Павсаний был вызван домой, чтобы предстать перед судом. Таким образом Ксантипп занял вместо него пост главнокомандующего — что стало очком в пользу афинян.
В Спарте Павсания оправдали, но его карьера уже рухнула под влиянием этого скандала. Взамен спартанцы послали в Византий другого командира, но Ксантипп отказался сложить свои полномочия. Теперь Афины, а не Спарта, стояли во главе объединенных сил. Спартанцы почувствовали себя задетыми, сняли свои лагеря и отправились домой. То же самое сделали войска всех остальных городов Пелопоннеса.
Это прозвучало похоронным звоном для всей Эллинской Лиги. Но афиняне объявили об образовании нового союза — Делосской Лиги, с Афинами во главе. В ответ Спарта заявила о лидерстве в Пелопоннесской Лиге, которая включала только Пелопоннесские города и никакие другие.
Павсаний все еще находился под все возрастающим подозрением. Он стал мишенью для недоказанных обвинений в предательстве (питавшихся в основном тем фактом, что его время от времени видели в Византии в персидской одежде) и со временем понял, что он неизбежно будет снова арестован и допрошен. Он укрылся во внутреннем помещении святилища одного из спартанских храмов. В ответ официальные спартанские лица попросту замуровали его там, сняли с помещения крышу и оставили внутри голодать до смерти.6
Человек, спасший Пелопоннес, умирал, а соотечественники спокойно наблюдали за ним.Но на этом история не заканчивается. В Афинах Фемистокл начал осуществление своих планов по обеспечению безопасности города — они включали в себя сожжение кораблей других греческих городов, дабы Афины стали монополистом в торговле между мелкими греческими островами.7
Фемистокл являлся прагматиком и был готов пожертвовать честью ради осуществления своей цели. Когда другие военные критиковали его предложения, Фемистокл начинал произносить публичные речи о великом долге Афин перед ним, утверждая, что афиняне должны делать все, о чем бы он ни попросил. После целого ряда таких выступлений он стал раздражать уже такое большое число горожан (которые, в конце концов, тоже сражались при Микале), что его подвергли остракизму. «Это, — замечает Плутарх, — было их обычной практикой... Остракизм не был средством наказания за преступление, а лишь способом облегчить душу и смягчить зависть — эмоцию, которая находит удовольствие в унижении выдающегося человека»?Это было теневой стороной греческой демократии. Греки не были добры к своим великим людям, если эти люди не были достаточно удачливы, чтобы уйти с политической арены при помощи собственной смерти. Марафон не спас Мильтиада, Платеи ничего не сделали для Павсания, а Саламин не помог Фемистоклу. После введения остракизма спартанцы послали в Афины письмо, сообщив им, что расследование случая Павсания выявило «в процессе допроса» некие доказательства того, что Фемистокл тоже имел про-персидские симпатии. Афиняне подослали к своему изгнанному полководцу убийцу — но Фемистокла оказалось не так-то легко выследить. Он отправился в длительное путешествие, постоянно избегая эллинских кораблей и портов, и наконец (как истинный прагматик) прибыл к персидскому двору и предложил себя в советники по греческим вопросам — на условиях, что Ксеркс согласится заплатить ему обещанную награду за его поимку.
К его счастью, Ксеркс, похоже, развеселился от такой наглости. Он сделал Фемистоклу подарок в виде обещанной награды и попросил его «рассказать о состоянии дел в Греции». Фемистокл согласился, но его информация о Греции, судя по всему, явилась скорее произведением искусства, нежели изложением фактов. Его откровения, замечает Плутарх, не дали персам никакого военного преимущества — они касались в основном одежды греков, их литературы и пищи.9
В итоге Фемистокл умер в ссылке в возрасте шестидесяти пяти лет — либо от болезни, либо приняв яд, когда больше не смог выносить свое изгнание.10