История Древней Греции

Однако процветание в IV в. не принесло мира; оно всего лишь позволяло государствам с ошеломляющей скоростью оправиться от одной войны и начать новую. «Из всех государств, – говорит Ксенофонт, – Афины естественным образом приспособлены для увеличения своего богатства в мирное время». Многие государства поступали аналогично. С 431-го по 351 г. войны шли почти непрерывно как между государствами, так и между партиями в отдельных государствах. В итоге Греция в целом была ослаблена. Иония оказалась в руках Персии, некоторые острова Эгейского моря – у Мавсола, Херсонес – у Керсеблепта, ряд фракийских городов – у Филиппа, отдельные области южной Италии – у бруттиев, а большая часть греческой Сицилии – у Карфагена. В самой Греции каждый город был укреплен так же основательно, как и в Микенскую эпоху, и коалиции создавались и распадались с точно такой же легкостью. В этой переменчивой обстановке союзов и контрсоюзов Афины пытались добиться стабильности, заключая пакты не с государствами, а с господствующими в них политическими партиями проафинской направленности; но ни сами Афины, ни эти партии не хранили верность договорам. В межгосударственной политике царили целесообразность и вероломство. Эней Тактик полагал, что любому воюющему городу грозит неминуемая опасность переворота, совершенного оппозиционной партией. Партии, нередко спонтанно возникающие, получали поддержку от враждебных держав. Ужасы революции на Керкире стали известны, как выразился Фукидид о своей эпохе, «почти всему греческому миру», а колесо революций в IV в. продолжало крутиться одновременно с взлетами и падениями имперских держав.

Бедствия, постигшие греческий мир, были результатом неспособности полиса как политической формы удовлетворить духовные, социальные и экономические запросы граждан. К концу Пелопоннесской войны политическая демократия и интеллектуальное просвещение в Афинах уже находились в конфронтации. Суд над Сократом и его смерть в 399 г. усугубили раскол. Философы IV в. со всей серьезностью относились к ужасному обвинению, брошенному Сократом, когда он выступал в свою защиту: «Человек, действительно борющийся за права, должен вести частную, а не общественную жизнь, если он хочет хотя бы ненадолго остаться в живых». Платон стал советником не в Афинах, а у Дионисия, интеллектуалы играли роль не вождей, а критиков афинской демократии. В IV в. возникли литература и искусство нового типа, черпающие свое вдохновение не в государстве, а в личности.

Философия интересовалась главным образом душой; трагедия, берущая пример с психологической драмы Еврипида, но лишенная духовной силы, быстро захирела; комедия, потеряв интерес к политике, превратилась в социальную комедию нравов. Лирика, прежде вдохновлявшаяся по-перикловски интенсивной эмоциональной и религиозной верой в просвещенную демократию, исчезла из трагедии и комедии. Ее место заняла риторика – риторика адвоката перед судом, риторика политика перед присяжными, риторика народного вождя перед публикой. Эти тенденции в философии и литературе присутствуют и в искусстве этого периода, почти лишившемся изобразительности.

Поскольку государство утратило свою притягательность для граждан, они все больше внимания уделяли личным интересам. «Вы покидаете народное собрание, – говорил Эсхин афинянам, – не обсудив вопросы, а поделив доходы, подобно пайщикам предприятия». В греческих государствах между интересами собственников и интересами неимущих существовало четкое разделение, и столкновения между ними вели к революциям. Причинами гражданских конфликтов были, согласно Демокриту, зависть, а по мнению Фукидида, стяжательство и амбиции, и оба они на первое место ставили личную ответственность, в то время как взгляд экономиста был выражен Платоном в середине IV в.: «Ни в одной части гражданского тела не должно быть ни глубокой нищеты, ни богатства, ибо и то и другое порождает раздоры, которые правильнее было бы назвать подрывом». Причины войн между государствами в целом были теми же: стяжательство и амбиции граждан и экономические потребности государства или одного из классов в государстве. В 425 г. афиняне «нацелились на большее», и с того времени мотив стяжательства возникает вновь и вновь. В 355 г. Ксенофонт поставил политический диагноз в экономических терминах: «Нищета большинства вынуждает нас проявлять не уважение, а агрессивность в отношениях с другими государствами».