История ересей

По мысли Арнольда вся церковь разошлась с Евангелием. Во имя Христа и ради своего спасения надо ее или оставить, или вернуть к святому состоянию апостольских времен. Арнольд ставит и себе целью последнее, не задумываясь над первым. Но как осуществить это, как сделать прелатов бедными, а папу лишить светской власти? Между тем и то и другое необходимо. Еще в Брешии Арнольд, кажется, старался добиться устранения церкви от мирских забот и власти, по крайней мере по возможности. В Риме ему предложила свои силы ведомая вальвассорами революция, и своеобразие Арнольда более всего сказывается в смешении религиозного момента с патриотическим и политическим в более ясной форме, чем та, которая усматривается на примере других религиозно-политических вспышек. В Бергамо, Орвието, Витербо союз ереси и политической борьбы случаен: еретики и гибеллины встретились на поле битвы и вместе ударили на врага, не думая о будущем или думая о нем каждый по-своему. У «патриарха политических еретиков» религиозная и политико-социальная реформа — части одного и того же органического плана, взаимно входящие друг в друга, не разделимые без гибели всего дела. Видимо, увлеченный теми образами Древнего Рима, которые он как-то сохранил в душе, Арнодьд указывал римлянам на примеры их предков, славил им «священный город, владычицу мира, мать всех императоров» и играл какую-то роль в римской революции. На этой стороне его деятельности я не останавливаюсь; мне важно только одно — политическая реформа была для Арнольда не только целью, но и средством для другой, более высокой цели обновления или возрождения церкви. Он надеялся, что император и Рим проведут задуманную им реформу. Весь «honor curae popularis»^{52}

, вся светская власть должна находиться в руках императора и им передаваться светским лицам. Все, что входит в сферу властвования (недуховного), принадлежит императору. Петр, поставляя Климента, предписал ему отказаться от всех земных благ и жить за счет доброхотных даяний паствы. «Если миряне не поймут этого сами, их должны наставить дьяконы, тебе же остаются только заботы о церкви». Дар Константина — ложь и еретическая басня, над которой смеются в Риме торговцы и женщины, и «апостолический муж со своими кардиналами от стыда не смеет показаться в городе». «Воля государя имеет силу закона», но власть дается или передается ему римским народом. Партия реформы твердо решила прекратить «безрассудный захват власти клириками», вновь поставить самый выбор папы в зависимость от императора, вернуть в церковь апостольскую чистоту и бедность. «Я утверждаю, — пишет Конраду «некий сенатор», — пользу того, чтобы священники в мире не воевали и не совершали убийств. Ведь нельзя им носить меч и чашу. Они должны проповедовать и подтверждать проповедь добрыми делами, а ни в коем случае не воевать в миру и не заводить распрей». Реформаторы взывали к помощи императоров, обещая им власть «omni clericorum remoto obstaculo». Разочаровавшись в них, они не остановились и перед насильственным переворотом, но силы вальвассоров и их «tyrannis militaris»^{53}

были слабы, крупных феодалов привлечь не удалось, Фридрих же Барбаросса подал руку помощи папе, а

Quando Cesare е Puero si danno la manо.

Da quella stretta spruzza sangue umano^{54}

.

Вместе с концом римской революции пала надежда на реформу церкви. Арнольд погиб. Остались арнольдисты, но какое направление могло принять его учение в их среде при совершенно изменившихся обстоятельствах? Они могли, конечно, питать надежды на реформу, но вероятно ли это? Отброшенные в стан схизматиков или даже еретиков, они скоро должны были прийти к убеждению в том, что с папою нельзя примириться на почве посягательств на его светскую власть. Да и можно ли было искать примирения с «апостолическим мужем», запятнавшим себя убийством Арнольда? Надеяться на Барбароссу было бессмысленно. Поэтому реформа церкви могла жить только как прекрасная мечта, неосуществимость которой была ясна самым пламенным ее приверженцам. Возвратиться в объятия церкви, признанной негодною, особенно после кровавого заключения борьбы с нею, тоже было немыслимо. Теперь более, чем когда-нибудь, казалось невозможным спасение в ней и с нею, и оставался один исход — по возможности, обходиться без клира, исповедоваться друг другу и лучше отказываться от таинств, чем принимать их от недостойного священника.