История ересей

Джанбониты стремились сочетать старый еремитизм с новыми течениями. Сам Джованни являл братьям образец сурового аскета. Почти постоянно пребывал он в своей келье, выходя из нее только на мессу в общую церковь, для увещания братьев и посетителей еремитория. Редко покидал он стены еремитория и посещал мир. В келье днем и ночью стоял он на молитве: общим мнением братьев было, что почти всю ночь напролет предавался он созерцанию, молитвам и бдению. Перед стоявшим в его келье крестом образовались углубления от постоянных коленопреклонений. Постелью ему служила дубовая доска, подушкою — кусок дерева, лишь иногда заменяемый соломою. Но для аскетических упражнений было предназначено другое ложе — lectus poenitentiae^{169}. Однажды Джанбуоно увещевал братьев творить покаяние и для большей убедительности, приведя их в свою келью, «бросился на это ложе и, как будто было оно из лучших перьев, начал валяться на нем туда и сюда. И когда испуганные этим братья хотели ему помочь, он сказал им: «Стойте спокойно и не трогайте меня!» Не обходилось и без больших странностей вроде покаяния вверх ногами и пр. Но вместе с этим Джанбуоно был «humilis homo, caritativus et devotus»

^{170}, обладавший великим даром Божьим — даром слез: часто видели его плачущим и от рыданий не могущим приступить к принятию святого причастия. Его слова успокаивали горе: «радуясь и веселясь» возвращались от него. Святой не ограничивал своей деятельности увещеваниями и советами приходящим к нему за помощью. Он проповедовал, призывая всех соблюдать католическую веру. Ему приписывали обращение многих патаренов, один из которых дает показания на процессе. Как и Франциск, он предписывал своим братьям уважать клир и повиноваться даже грешным священникам. Одним словом, Джанбуоно сочетал с покаянием еремита некоторые новые черты, ярче выраженные Франциском, и известную миссию: моральное воспитание масс, подъем их религиозности и борьбу с еретическими течениями. Отсюда вытекала близость его еремитория к населенным местам, меньшая обособленность друг от друга братьев (кажется, только у самого святого была отдельная келья) и непрерывное общение с миром.

Как мы видели уже, джанбониты следовали примеру, вероятно, и прямым указаниям своего святого. Они смешивались с толпою мирян, приходивших в еремиторий, сами шли в города и деревни за милостынею или (вероятно) с целью проповедовать и увещать. У них была миссия, видимо подобная францисканской. Недаром их путали с учениками Франциска и позднее папа обязал их всегда объявлять о принадлежности своей к ордену Джанбуоно. Благодаря своей подвижности джанбониты легко могли сохранить связь своих еремиториев друг с другом. Первоначально во главе ордена стоял чезенский еремиторий, и вновь вступающий обещал повиновение «priori dictae domus et per hoc generali totius Ordinis»^{171}

. Иначе говоря, выбор генерального приора не зависел от других еремиториев, приоры которых были подчинены ему. Общая воля могла находить некоторое выражение в общем соборе и сложном аппарате дефиниторов, визита-торов и т. д. Рост более молодых «домов», из которых особым значением пользовался мантуанский (в Мантуе находились мощи святого), сломил преобладающее положение чезенского, и после трехлетнего раскола должность генерального приора ордена сделалась независимой от какого-либо места. Орден джанбонитов, при Иннокентии IV насчитывавший 11 монастырей (главным образом в Романье, но частью в Марке Анконской и Ломбардии), был одною из наиболее сильных и единых «еремитских» организаций первой половины XIII века.

5. Джанбониты многое объясняют нам в гульельмитах, но еще ближе они к несколько позднее возникшим сильвестринцам. Основателем этого нового ордена был каноник Озимо Сильвестр[22]. Отец его, знатный Гислиери Гузолино предназначал своего сына к светской карьере. В молодости Сильвестр изучал юриспруденцию в Падуе и Болонье[23]

. Но уже в годы ученичества наметился внутренний переворот: юноша забросил право и «возжженный жадностью к божественной науке предался изучению богословия», а остающееся от этого свободным время «totum in religiosis piisque exercitationibus collocaret»^{172}. Вернувшись в родное Озимо, Сильвестр делается каноником кафедрального собора; проповедует, не щадя в своих речах «пасущего овец своих более словом, чем примером», епископа и резко расходясь с ним. До 1227 г. Сильвестр рисуется нам проповедником морально-религиозного возрождения, но не меньшее значение имела для него и забота о спасении души своей, только временно оттесненная на второй план проповедническою деятельностью.