История Европы. Том 2. Средневековая Европа

В литературе и искусстве средневековья, даже когда сюжетом изображения было далекое прошлое, нельзя найти исторического колорита: люди иной эпохи одеты и вооружены точно так же, как современники, у них те же обычаи и нравы, — ход времени их как бы не коснулся. Когда в Европе стала практиковаться картография, то на картах мира, в высшей степени неточных, а во многом просто фантастичных, изображали, помимо реальных стран и населенных пунктов, героев библейских или древних времен: рай с Адамом и Евой, Трою, империю Александра Македонского, провинции Рима, святые места, посещаемые паломниками, и сцены грядущего «конца света». Подобное слияние истории с географией, времени с пространством как нельзя лучше высвечивает своеобразие восприятия мира людьми средних веков.

Эта картина мира налагала неизгладимый отпечаток на все аспекты их социального поведения и, следовательно, на исторически конкретные типы человеческой личности того времени.

Личность может быть интерпретирована как своего рода «среднее звено» между обществом, к которому она принадлежит, и культурой, которую она, в зависимости от своего положения в обществе и от собственных индивидуальных качеств, способна воспринять и освоить. Поэтому поиск особенностей личности средневекового человека следует вести не столько посредством характеристик тех или иных индивидов, которые оказались в состоянии себя выразить (ибо подобной возможностью тогда располагали лишь единицы, немногие из образованных, и к тому же мы не в состоянии установить степень их репрезентативности или, наоборот, исключительности), сколько выясняя объективные условия формирования личности, поставленной в данные социально-культурные условия.

Но можно ли вообще говорить о личности в средние века до эпохи гуманизма? Ученые, которые исходят из «модели» личности, формировавшейся уже в условиях Ренессанса, будут отрицать правомерность применения этой «модели» к предшествовавшей эпохе. Они не найдут в средневековье людей, подобных Петрарке или Фичино, вообще личностей, которые решительно отстаивали свою неповторимую индивидуальность. Однако констатация того несомненного факта, что средневековый человек усматривал доблесть не в том, чтобы быть ни на кого непохожим, но, напротив, в том, чтобы соответствовать образцам и авторитету, растворять свою индивидуальность в типе, а личное поведение подчинять строгим требованиям этикета, обычая, традиции, — эта констатация свидетельствует лишь о том, что средневековый человек был личностью иного типа, нежели та, какая начала вырабатываться при переходе к Возрождению.

Когда, например, церковные авторы начала средневековья твердили о «хромающей», «мужицкой», «неотесанной» латыни своих сочинений и отрицали собственную творческую оригинальность, то они придерживались определенного литературного «общего места», диктуемого смирением, каковое от них ожидалось. В подобных заявлениях приходится усматривать скорее «унижение паче гордости». Ведь тот же Григорий Турский (VI в.), который повторяет эту «общую тему», завершает «Историю франков» настоятельной просьбой: пусть те священнослужители, кои будут управлять Турской епархией после него, ни слова не изменят в его сочинениях. Когда эти авторы повторяли сентенцию о том, что Христос избрал своими учениками не ораторов и философов, а рыбарей и крестьян, то они приравнивали себя не только к неученым «простецам», но и к избранникам божьим. Гордыня осуждалась как самый тяжкий из грехов, и поэтому она скрывалась за смирением, явственно из-за него проглядывая. Нищих именовали «христовыми бедняками», — последние в земной иерархии, они осознавали себя первыми на лестнице восхождения в горний мир, и потому не без основания говорили в ту эпоху о «гордыне нищих».

Личность предполагает определенную степень самосознания. Неотъемлемым компонентом самосознания является оценка личности — ею самой и ее социальным окружением. Средневековые люди были несомненно озабочены этой оценкой. Рассмотрим два аспекта этого феномена.

В исландских «Речах Высокого», собрании афоризмов житейской мудрости, продиктованных опытом скандинавов, еще не утвердившихся в христианской системе ценностей, мы находим многочисленные предписания и советы, как должен вести себя человек в среде себе подобных. Достоинство, потребность в уважении окружающих наряду с опасением враждебных действий с их стороны и проистекающими отсюда требованиями осмотрительности и осторожности — лейтмотив, проходящий через всю эту песнь «Старшей Эдды». Максима, выражающая высшую ценность в глазах мудрого исландца, оставившего эти высказывания, гласит:

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных.

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но знаю одно,

что вечно бессмертно:

умершего слава.