История Европы в лицах

Прежде фамилия семьи была Эйкем. Но после того, как прадед купил замок со звучным, аристократическим названием – Монтень, отец нашего героя отказался от своей фамилии, став Монтенем. Блестяще образованный, он отлично знал и любил древние языки. Человек далеко не ординарный, он совершенно сознательно и целенаправленно стремился вырастить из Мишеля человека, который был бы так же тонок в восприятии мира и так же аристократичен, как и он сам. Рыцари ушли – кончился век меча. Потомки голубых кровей утрачивали свое привилегированное положение, потому что дворянство можно было купить. И Возрождение, начиная с XIV века внесло другой тип аристократичности – аристократичность духа. Отец мечтал вырастить Мишеля аристократом духа.

Что же он для этого сделал? Создал новую, совершенно замечательную педагогическую систему – не больше – не меньше! И применил ее. Многие исследователи отзываются о ней презрительно, дескать, «тепличное воспитание». А мне она очень нравится. Зная или догадываясь, что ранние детские ощущения и впечатления не покидают нас всю жизнь и становятся основой в сотворении личности, отец распорядился, чтобы Мишель просыпался только под звуки прекрасной музыки. Я вполне с этим согласна и вообще запретила бы будильники, которые, безусловно, травмируют психику человека внезапностью и резкостью звука. Почему бы людям не просыпаться под музыку? Когда мальчик немного подрос, он был отдан на некоторое время в крестьянскую семью. Зачем? Затем чтобы знать, как живут простые люди. Отец запретил сыну разговаривать по-французски. Приказ был очень строгий: родители и учителя говорят с ним только на латыни. А что делать этим бедным крестьянам? Потом в окрестных деревнях наблюдалось занятное явление: некоторые предметы крестьяне называли по-латыни, сами не ведая того. Главной целью воспитания было не нарушать равновесие души ребенка. Душа должна быть спокойна. А для этого всегда в его комнате – цветы, красивые вещи, тихая музыка.

С 7 до 13 лет – интенсивное изучение древних языков. Затем Мишель заканчивает университет в Тулузе, приобретает профессию юриста и в течение 10 лет исполняет должность члена парламента в Бордо. Он честно, как учили родители, выполнял свою работу, но не чувствовал к ней никакого интереса и влечения. Монтень не переносил смертной казни и потому не мог зачитывать смертные приговоры даже уголовным преступникам. Это было противно его природе. В эпоху религиозных войн он оставался католиком, но избегал расправ над гугенотами, всячески от этого уходил, устранялся – спокойно, но твердо и непреклонно. «Не могу, не хочу, мои глаза этого не увидят, мой голос не произнесет смертный приговор, мои руки не коснутся того, что считаю нечестным», – так можно было понять его настроение. О законах он говорил так: «Эти созданные людьми паутины таковы, что в них может запутаться любой, самый невинный человек». Говорил, зная юриспруденцию по-настоящему, изнутри, не понаслышке – ведь в университете он был отличником. И вот, не принимая свою профессию, считая законы паутиной, а юридическую практику пагубной, он все-таки член парламента Бордо.

Два слова о Бордо. На протяжении 300 лет Средневековья – с XII до середины XV века – этот центр английских владений во Франции жил особенной жизнью, его нисколько не затрагивало английское влияние. Поскольку король, имевший сюзеренные права на Бордо, бывшую Аквитанию, жил далеко – в Лондоне, здесь витал дух некоей свободы, большей независимости. Поэтому член парламента в Бордо это было, конечно, совсем не то, что член парламента в Париже.

Монтень работал честно, но примерно с 1570 года, за два года до Варфоломеевской ночи, коллеги начали выказывать ему свое раздражение. Они были страшно недовольны тем, что он не участвует в гонениях на еретиков-гугенотов. Уже было замечено, что у него прекрасное перо – почему бы ему не написать хлесткий, острый, смертоносный памфлет против тех, кто неправильно верует в Господа? Но он не пишет, ссылаясь на все, что угодно, и каким-то образом умудряется жить миролюбиво в ставшем враждебным для него лагере. Монтень уходит в отставку сразу после смерти отца. Ранее он не отважился на такой шаг из-за боязни огорчить человека, которому был многим обязан.