История Европы в лицах

Известно, что Монтень правил гуманно, отвергая смертные приговоры, и поэтому был избран еще на два года. А религиозные войны тем временем разгораются, на юге Франции особенно. Жить становится все хуже и страшнее. И в этих условиях оставаться у руля для такого человека, как Мишель Монтень – слишком большая тягость. Но он был человеком долга, настоящим аристократом духа. Тем временем в Бордо случилась чума. На протяжении всего Средневековья эта эпидемия косила население, как траву. Лишь в середине XIV века она унесла жизни почти половины жителей Западной Европы. Никакими указами победить ее было нельзя, можно было только спасаться бегством. И кто мог, покидал свой город. Покинул его и Монтень с семьей. Когда гражданские войны пошли на спад, Генрих IV пригласил его ко двору.

Отношение к Монтеню и при его жизни, и сегодня неоднозначно. Как можно уйти от реальности во время тяжких потрясений, которые переживает твоя страна? Как можно сидеть в своей башне и не участвовать в жизни семьи, не знать, сколько у тебя детей, не заниматься их воспитанием? Вопросов – множество. Я хочу только, чтобы читатели поняли – эпохи и времена меняют акценты, меняют этику поведения. Трансформируются не только наши представления о самых разных проявлениях жизни, но и отношение к ним. Чтобы понять характер его эмоций, реакций на какие-то вещи, надо учитывать контекст эпохи и, прежде всего, традицию антично-гуманистического мышления. А она, эта традиция, во многом опирается на философическое отношение к жизни. К тому же, как человек истинно верующий, он был фаталистом. И потому смерть своих детей воспринял как неизбежное – такова Божья воля. Представления другой эпохи трудно объяснить. Лучше прочту строчки из Монтеня: «Размышлять о смерти – значит, размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения, во всем прочем возможна личина. Наши превосходные философские рассуждения сплошь и рядом не более как заученный урок, а всякие житейские неприятности очень часто, не задевая нас за живое, оставляют нам возможность сохранять на лице – подчеркиваю, – на лице – полнейшее спокойствие». Возможно, кто-то подумает, что невозмутимое выражение лица свидетельствуют о спокойствии души, но это будет ошибкой. Может быть, вернее сказать о нем – стоик, скептик.

Принимать жизнь надо философски. И наверное, не случайно многие серьезные исследователи связали имя Монтеня с Шекспиром. Шекспир, как считается, мог читать Монтеня в английском переводе, сделанном Джоном Фолио в 1603 году. На страницах этого перевода, находящегося в библиотеке Британского музея, сохранился автограф Шекспира, достоверность которого некоторые исследователи подвергают сомнению – вокруг Шекспира всегда много домыслов! Однако тщательные текстологические и серьезные филологические исследования его произведений свидетельствуют: некоторые мысли, вложенные им в уста своих персонажей, были навеяны Монтенем. Особенно в «Гамлете». Вспомним самый знаменитый монолог «Быть или не быть?». И сравним с высказыванием Монтеня: «Мы стремимся вперед вместе с течением. Но повернуть назад, к себе самим, – действие болезненное. Так и море волнуется, бушует и тревожится, когда преграды заставляют его повернуть обратно. Смириться, плыть дальше или…?» Переклички обнаружены и в других драмах Шекспира. Упомянем в этой связи исследование В. П. Комаровой «Шекспир и Монтень», в котором высказывается интересное соображение: гениальные мысли, может быть, когда-то в виде маленького зернышка, были обронены еще до нашей эры, а потом время от времени бесконечно возникали в разных умах. Вспомним толстовское: «Все по-настоящему великие мысли чрезвычайно просты».

Монтень очень часто опережал свое время. Например, он много писал о животных. И высказывал порой замечательные и парадоксальные суждения: «Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли скорее она мною, нежели я ею?» Этология, наука о поведении животных, появилась сравнительно недавно, и вопрос, который задает себе Монтень, теперь интересует серьезных ученых.

Он не видит прогресса, не чувствует его, не восхищается им, за что многие его осуждают, в частности Д. С. Мережковский. А чем восхищаться? Если в далекой древности была высокоинтеллектуальная элита – философы, мыслители, поэты, скульпторы, если в эпоху Возрождения природа вновь явила миру гениев, то в промежутке между этими двумя яркими периодами истории человечества были Средние века, когда героями становились те, кто с мечом в руках отправлялись на завоевания. Что несет этот прогресс? Только кровь, которую они проливают. Уже знатность можно купить, так что же дальше? Приближается эпоха денежного мешка? Теперь-то мы знаем, что так оно и есть, но ему было мучительно принять это открытие. И в этом смысле прогресс он принять никак не мог.