История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д'Арк

По правде говоря, отнюдь не все «сыны Галлии» повиновались Филиппу Августу. Конечно, захваты новых земель объединили вокруг Парижа и короны древние франкские земли, герцогство Робертинов, а также Шампань, которую король прочно держал в руках, используя сеньориальные прерогативы. Он не рассчитывал присоединить бургундские земли, от которых, впрочем, уже давно отделились и Санс, и Осер, и Ниверне: герцог Бургундский был кузеном короля, надежнейшим его вассалом, сражавшимся как лев рядом с ним при Бу-вине. Под орифламмой там стояли и воины из имперских земель: граф де Бар — «возрастом юный, но мужеством зрелый», и немало лотарингских рыцарей, среди которых — Жерар ла Трюи, бившийся плечо к плечу с Филиппом. К югу от Бургундии власть Капетинга мало-помалу продвигалась вперед, незаметно оттесняя к востоку старую границу королевства. И уже владетель Божё выступал вместе с Людовиком VI в боях, которые тот вел в Оверни. Людовик VII распространил свое покровительство на горные епископства и поставил на подступах к Соне передовые пограничные посты королевского домена. Тем временем движение людских и товарных потоков в этом регионе чрезвычайно оживилось после того, как генуэзские и пизанские моряки освободили бассейн Тирренского моря от сарацин. Торговля процветала в Сен-Жиле, в Монпелье, в Арле, а чуть позже развернулась и в Марселе. Лион уже превратился в крупный торговый центр. Когда Филипп и Ричард отправлялись в крестовый поход, Рона и море были лучшими путями к Святой Земле.

Зато экспансии королевства на юго-западе противостояло то, что здесь еще оставалось от власти Плантагенета, и, главное, сопротивление жителей исконных готских краев. Не было видно признаков того, что эхо Бувинской битвы докатилось до земель к югу от Луары. Филипп почти ничего не приобрел в Пуату. Впрочем, этот здравомыслящий король не хотел ввязываться в борьбу так далеко от родных мест и распылять свои силы ради возможности потребовать верности — весьма ненадежной — от воинов, к которым он питал презрение. Мысль об аннексии Аквитании никогда не приходила Филиппу в голову — ведь даже его отец не смог ее удержать и, взвесив все, решил от нее отказаться. В Аквитании сам Генрих II потратил много сил понапрасну, а Ричард Львиное Сердце потерял там жизнь. Поэтому король пропускал мимо ушей все напоминания о необходимости направиться на Юг, чтобы покончить с ересью и тем выполнить обещание, данное при коронации. Он пошел только на то, чтобы разрешить принцу Людовику отправиться в дальние южные края с надеждой на успех. И авторы «Больших французских хроник» одобряют это решение: «Когда он несколько ослаб и постарел, он, сына своего не щадя, отправил его два раза кряду в земли альбигойские с большим войском, чтобы побить ересь среди тамошнего люда». Филипп и представить себе не мог, что экспедиции против еретиков-катаров станут прелюдией к расширению его домениальных владений вплоть до побережья Средиземного моря.

Поскольку мы говорим здесь о южной Галлии, следует решительно отказаться от трех все еще распространенных ошибочных представлений: эти провинции отнюдь не стали объектом преднамеренной колониальной экспансии со стороны короля франков; они не представляли собой единого целого ни в политическом, ни в культурном отношениях; религия катаров возникла не здесь и заразила в те времена весь христианский мир.

Для всех было несомненным, что Господь возложил на суверенных властителей, принимавших миропомазание в Реймсе, задачу всемерного поддержания мира и истинной веры вплоть до границ прочих королевств, таких, как Наварра и Арагон. В начале XIV века пастухи-еретики в Монтайю прекрасно знали, где именно проходит эта граница, и считали себя подданными золотолилейного короля — того, кто посылал к ним инквизицию. А внутри этой границы, которую никто не собирался куда-либо передвигать, южнофранцузская территория состояла из множества отдельных земель; каждая из них была проникнута сознанием своей обособленности. Всю эту территорию заселяли народы, говорившие каждый на своем диалекте. Несомненно, такое лингвистическое разнообразие породило великолепный по своей поэтичности язык, язык поэм, которыми восхищались не только в Оранже или в Тулузе: трубадуров высоко ценили и в Кане, а вскоре им станут рукоплескать во Флоренции и в Неаполе. И с не меньшей долей уверенности можно утверждать, что этот язык придворного общества послужил сплочению господствующего класса в его противостоянии нападениям и грабежам воинов с Севера, а впоследствии стал языком ностальгических воспоминаний об утерянной свободе. Разбуженное агрессией, национальное чувство заняло свое место в ряду тесно связанных между собой факторов политической эволюции в этом регионе.