В ту эпоху правящий государь после кончины легко героизировался, многие наиболее могущественные династы провозглашались богами еще при жизни; в их честь устанавливалось культовое служение от лица государства, строились роскошные храмы, творились жертвоприношения, назначались специальные жрецы. Правильное понимание низкопоклонства поэтов в обращениях к правящим монархам, которое, с нашей точки зрения, так невыгодно окрашивает тоном лести отдельные стихи, а то и целые страницы их произведений, немыслимо без учета тогдашней бытовой обстановки, в частности государственного культа царей. Однако передовая общественная мысль отвергает и старые и новые верования. Рассказывая мифы, не верит в реальное существование богов и эллинистическая литература. Знакомые персонажи старой греческой мифологии в сознании как самих поэтов, так и их читателей, становятся либо чисто литературными образами, либо фигурами полу-исторического прошлого. Недаром именно в эллинистическую эпоху возникает и получает такую широкую популярность эвгемеризм; учение Эвгемера о том, что божества греческой религии — это обожествленные цари и царицы отдаленнейшей древности, как нельзя более созвучно эпохе.
Античный миф о богах всегда неразрывно переплетался в Греции с мифами о героях, а времена героев в сознании мифографов и поэтов мыслились как особая эпоха, понятию о которой отвечало античное выражение "времена героические". Вот почему сюжет мифа, литературно оформлявшийся иррелигиозными, не верившими в его божественность эллинистическими поэтами, легко получал у них определенный исторический фон, оттеняясь чертами быта, типичного, по их убеждению, для героической эпохи. К историко-бытовому оформлению мифологического предания толкал поэтов и повышенный интерес к старине, к собиранию и исследованию остатков минувшего, к тем занятиям древностью, которые у античных греков обозначались термином "археология" (занятия стариной).
Таким образом, созданные мифологией образы богов и героев не умирают благодаря литературе. Много места занимает реалистическая передача жизненно верных деталей, тонких психологических мелочей. И душевные переживания матери Эрисихтона в "Гимне к Деметре" Каллимаха; и картина мучительных колебаний юной Медеи (в III книге "Аргонавтики" Аполлония), когда она ночью, полуодетая, в тревоге вскакивает с постели и терзаемая мучительным волнением направляется в комнату к старшей сестре, чтобы поведать ей сердечную боль, а увидев сестру, под влиянием охватившего ее стыда вдруг меняет свое решение; и испуганное восклицание "зовет сам", вырывающееся из уст служанки, внезапно разбуженной громким криком Амфитриона, в "Геракле-младенце" Феокрита — все это верные, психологически правдивые мелочи. Показывая их читателю, эллинистические поэты заставляют мифологические персонажи своих литературных произведений жить подлинной жизнью. Благодаря психологизации лица, изображаемые в мифологических картинах, персонажи старинных мифов делались читателю близкими и понятными, а "археологическое" окружение создавало художественную иллюзию исторической реальности.
В этом новом подходе поэзии к художественной передаче мифа и в выработанной ею художественной трактовке и заключается одна из крупнейших заслуг эллинистических поэтов: таким направлением своего искусства они сохранили художественную ценность греческой мифологии и тем самым обеспечили выполнение ею исторической функции сперва в Риме, а затем и в Европе эпохи Возрождения.
3. ЧЕРТЫ ПСИХОЛОГИЗМА И РЕАЛИЗМА В ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ
Наделяя даже богов и героев психологией рядовых людей своего времени, эллинистические поэты проявляют интерес к человеку как таковому, причем не в философски-моральном плане, а в форме описания мелких черт характера и поведения людей; круг этих наблюдений достаточно широк.
Хотя общество того времени и распадается, грубо говоря, на два слоя, к одному из которых принадлежат люди богатые, образованные, а к другому — бедняки и малограмотные простолюдины, и хотя поэзия обращается почти исключительно к первым, интерес поэтов направлен скорее на последних. Поэты — правда, для господствующих социальных кругов совсем не опасно — настойчиво проводят по существу старое, знакомое нам еще по Аристофану, противопоставление трудовой, нравственно здоровой деревенской жизни — жизни в городе, причем проводится оно ими к моральной выгоде первой. Поэты любуются простотой сельской жизни, одинаково сочувственно останавливая внимание на деревенском жителе: будь то хозяин-простолюдин, вольнонаемный работник, батрак, а порой и раб. Впрочем, как и в античной комедии, проблема рабства в ее историко-социальном значении не ставится.