Неужто же Ибн Вашья попросту написал шуточную книжицу сомнительного вкуса (чтобы не сказать больше)? А может, он преследовал конкретные цели, которые прояснятся, если мы приглядимся к самой личности ученого?
На этот вопрос можно ответить двояко. Во-первых, дать эстетическую оценку произведению набатейского писателя. Его труд был написан в эпоху расцвета арабской поэзии: достаточно назвать имена аль-Мутанабби и аль-Маарри, слава которых переросла их эпоху, исключительно богатую талантами. Вся литература того времени, включая историческую, была овеяна ореолом ирреального и фантастического. Книга о ядах не сумела стать исключением из общего правила.
Возможно и объяснение политического порядка. Книги подобного рода были доступны отнюдь не всем; они специально предназначались для владык и царей и вообще для всех, кто обладал реальной властью. Сильные мира сего считали яд своим надежным молчаливым союзником, который самостоятельно решал многие вопросы деликатного свойства. Он всегда оставался под рукой, и всякий, кто был с ним на короткой ноге, мог тем самым себя от него обезопасить. Исчерпывающий труд по данному вопросу, снабженный оправдательным списком противоядий, пришелся бы весьма кстати. Ну а критический разбор очевидных недостатков и серьезный, научный анализ — все это было не в духе времени.
Порою скрупулезнейшие описания набатейских ядов приводят нашего современника в замешательство· уж очень они напоминают психоаналитическое исследование неких малоизвестных форм «маниакального психоза» Тем не менее, эта книга является документом оригинальной паранаучной культуры. Она возникла на пересечении естествознания, алхимии и эзотерической медицины и явилась плодом колоссальной работы по сохранению древнего знания. Имена многих греков, александрийцев, индийцев и персов вошли в историю только благодаря потрясающей эрудиции Ибн Вашьи. Воздадим же должное мастеру-отравителю, а в его лице и Джабиру Персу, Маймониду из Кордовы, аль-Кинди из Багдада и Куста Луке, собирателям и переводчикам древних текстов. Эти надежные хранители памяти человечества внесли свой неоценимый вклад в тот духовный подъем, которым был охвачен весь мусульманский мир на исходе первого тысячелетия.
Глава IV
ПОСЛЕДНИЕ ОРДАЛИИ
На земле сидел голый человек. Шаман, положив руку ему на макушку, хриплым, монотонным голосом повторял заклинание:
В какие века, на каких еще языках звучала эта магическая формула? На скольких людей накликала она смерть? Никому не дано знать.
Буайе, в то время молодой врач из когорты колониальных чиновников, воодушевленных благородной идеей своей миссии, услышал, как звучит это заклятие на языке балантов, проживающих на юге Сенегала.
Во время служебной поездки на черный континент ученый совершил множество открытий в области медицины и неожиданно для себя стал свидетелем и чуть ли не участником одного грозного африканского ритуала.
В Казамансе, на этой благословенной земле богов, ставшей теперь раем для туристов, проживали вместе три различных этнических группы: диола, мандинги и баланты. В драматических событиях, оставивших столь глубокий след в памяти Буайе, принимали участие только последние. О них-то и пойдет речь.
Непрерывный грохот там-тамов, в течение нескольких дней оглашавший джунгли, привлек внимание ученого. Бесконечные рокочущие призывы и отклики, очевидно, возвещали о каком-то исключительном событии, которое должно было вот-вот произойти. Мужчины всех возрастов, женщины и даже маленькие дети с готовностью откликались на зов и спешили к таинственному месту сбора.
Вместе с людьми шли козы, быки и поросята; их должны были заколоть по окончании церемонии. Казалось, туземцы собирались достойно отпраздновать большую победу. Так какое же важное событие стало причиной всех этих перемещений? Вскоре Буайе получил ответ: он стал первым европейцем, которому посчастливилось лично присутствовать на чудовищном испытании