История инакомыслия в СССР

В 1944 г. при приближении советских войск отправились в эмиграцию около 60 тыс. человек, среди них — цвет литовской интеллигенции (около 3 тыс. специалистов разных профессий, 2 тыс. студентов университетов и 3300 школьников старших классов).[4]

Вскоре после восстановления советского режима (в 1944 г.) в Литве началась партизанская война против советизации страны. Эта война продолжалась более десятилетия; последние партизанские отряды были уничтожены в 1956 г. Погибло около 50 тыс. человек — в боях и в результате расстрелов за участие в партизанской войне. 50 тыс. отправились в лагеря на 25-летние сроки.[5] По другому самиздатскому источнику общие потери с 1945 по 1950 гг. составили 270 тыс. человек — столько же, сколько в годы немецкой оккупации.[6]

Обескровленными оказались все слои населения, все возрастные группы.

Костяк партизанского движения составляла молодежь — гимназисты, студенты, крестьяне (и из зажиточных семей, и бедняки). Именно крестьянские парни дали большинство погибших с оружием в руках и расстрелянных, а также отправленных в лагерь («Простые крестьянские парни, так и не успевшие стать отцами семейств», — пишет об общем впечатлении от литовского контингента лагерников В. Буковский в своих воспоминаниях).[7]

К погибшим и лагерникам следует добавить в потери нации 350 тыс. сосланных (без суда) в восточные районы СССР. Ссылали семьями, и в эти 350 тыс. вошли литовцы все возрастов и из всех социальных групп — и крестьяне, и рабочие, и интеллигенты — все способные к сопротивлению или казавшиеся властям таковыми. Значительная часть ссыльных погибла на чужбине, некоторые до сих пор не получили разрешения вернуться на родину. В заявлении Литовской Хельсинкской группы от 8 июня 1977 г. сообщаются фамилии 21 литовца, находящихся и сейчас в таком положении.[8]

Вооруженное сопротивление было подавлено к середине 50-х годов. Оккупация стала заданным условием существования Литвы. Крестьяне вынуждены были принять колхозы. Интеллигенция пошла на государственную службу. Церковь не могла продолжать активную проповедническую деятельность. Быт советизировался, мышление людей приспособилось к «новой жизни», она определяет и планы личных судеб, и национальные устремления. Перемены, произошедшие за четверть века после того, как открытое вооруженное сопротивление нации было подавлено, особенно заметны при сравнении человеческих типов литовца-лагерника с 25-летним сроком и основной массы нынешних его соотечественников. Многие из участников национально-освободительной борьбы никогда не жили на воле при советской власти. Юными взяли они оружие в руки при вторжении советских войск, да так и просидели по лагерям до старости. Эти люди сохранили прежние представления о жизни, традиции, песни, привычки, и когда они возвращаются на родину, то выглядят очень инородно, как перенесенные машиной времени из далекого прошлого. Буковский отмечает сохранившееся у этих лагерников отношение к труду, какого уже нет на воле. Даже в лагере они работали старательно, упорно, с любовью к делу. Весьма отличаются от нынешних и их представления о взаимоотношениях между литовской нацией и советским режимом.

Они все еще жили психологией 40-х годов, — пишет Буковский, — партизанской психологией. Уж если такой массе народа не удалосьдобиться освобождения с оружием в руках — то какой смысл писать бумажки?

Для многих из них никакое общение с властями не было приемлемо — ведь они не признавали эту власть законной.[9]

Среди литовцев-долгосрочников особенно примечателен Пятрас Паулайтис. Вот что сообщает о нем «Хроника текущих событий»: