История Индии

Подтверждение того, что авторитет империи Моголов оставался незыблемым, исходило, очевидно, из готовности даже маратхов получить их одобрение. Для маратхов наиболее важным последствием смерти Аурангзеба было освобождение Шахуджи, сына расчлененного Шамбхаджи (и внука Шиваджи). Его доставили в лагерь императора, но не заставили принять ислам. Когда его освободил Бахудур-шах, он отважно потребовал трон Маратхи. Его тетя Ткрабаи оспорила притязания именем своего сына Шамбхаджи. Неоконченная война между маратхами и Моголами стала трехсторонней. Шахуджи тоже боролся за поддержку вождей маратхов. Между тем губернаторы могольского Декана приходили и уходили, одни предпочитали Тарабаи, другие — Шахуджи. Безысходность принесла хроническую анархию, пока в 1713 году Шахуджи не начал прислушиваться к советам уважаемого Баладжи Вишванатха.

Баладжи был брахманом с побережья Конкана, некогда служил на соляных озерах. Ему не хватало самого очевидного навыка маратхов. «Он не мог похвастаться особыми достижениями в верховой езде, и чтобы он держался в седле, с каждой стороны его требовалось поддерживать»^{293}. Тем не менее он приобрел отличную репутацию за другое важное военное умение маратхов — дипломатию. В 1714 году он удачно завершил сомнительное дело, заручившись для Шахуджи поддержкой Канходжи Ангрии, адмирала флота маратхов (или «Ангрийского пирата», как называли его британцы в Бомбее), который был главной опорой фракции Тарабаи. Баладжи наградили титулом «пешвы» Шахуджи, первого министра. Его приятели-брахманы приняли управление администрацией маратхов и повысили ее кредитоспособность. Положение Шахуджи стало немедленно улучшаться. В надлежащее время должность пешвы сделалась наследственной, и пешвы, вместо своих венценосных правителей, управляли силами маратхов в течение последующих 60 лет.

Тем временем в Дели продолжался кризис престолонаследия, приведший к смерти Бахадур-шаха в 1712 году. Хотя кризисом дирижировали больше чиновники Моголов, чем четверо сыновей Бахадур-шаха, он оказался не менее кровопролитным и дорогостоящим и привел к воцарению человека, не без причин описанного Хафи-ханом как «ветреный и пьяный глупец». К счастью, этот Джахан-дах-шах продержался лишь 11 месяцев, значительный срок для попойки, ничтожный — для правления. «Это было время певцов и поэтов, всевозможных танцоров и актеров… Достойные, талантливые и образованные были изгнаны, а дерзкие нахалы со своими забавными шуточками собрались вокруг». Анекдоты неизменно упоминали Лал Кунвару (или Кумари), пресловутую любовницу императора, на веселых родственников которой сыпались джагиры, мансабы, слоны и драгоценности. Столь заразительным было это настроение, что «казалось, кади стали пьяницами, а муфтии — гуляками»^{294}.

Вечеринка окончилась, и порядок был временно восстановлен, когда в 1713 году Фаррухсияр, сын одного из несчастных братьев Джахандах-шаха, двинулся из Бахара с изрядной армией. Силы Джахандах-шаха, по большей части, разбежались, и Фаррухсияр, который уже объявил себя падишахом, начал свое шестилетнее правление (1713–1719). Это он ответственен за кровавые репрессии в отношении Банды Бахадура и его сикхов, и он же фатально потакал амбициям Британской Ост-Индской компании.

Но его претензии на власть, как и последующее правление. в значительной мере опирались на двух весьма способных братьев Сеидов. Один был губернатором Аллахабада, другой — Патны. Сеидов вознаградили высокими должностями, но вскоре они поссорились с императором, чьи амбиции превосходила только его хроническая нерешительность. Сочтя, что Сеиды слишком многочисленны, слишком высоко поставлены и слишком невыносимы, Фаррухсияр в конце концов отправил младшего, Хусейна Али-хана, наместником в Декан. Достаточно далеко, чтобы не мешать. Более того, по тайному приказу губернатора Гуджарата на него должны были напасть и убить по дороге. Но Сеид прикончил несостоявшегося убийцу и, что неудивительно, начал планировать месть падишаху.