История инквизиции

* * *

Когда читаешь рассказы об аскетических подвигах святого мученика Петра, о его постах, бдениях, самобичеваниях и т. п., то невольно приходишь к мысли, что он был сумасшедший; в нем ясно видны признаки умственной ненормальности, и из него должен был сделаться опасный маньяк, когда чувства его были возбуждаемы каким-либо религиозным вопросом. С другой стороны, люди, которые обуздывали таким образом обуревавшие их страсти и суровыми мерами заставляли молчать свою мятущуюся плоть, не были способны живо чувствовать мучения тех, кто отдавал себя во власть Сатаны и кого только костром можно было спасти от вечного огня адского. Если же случайно в сердцах их сохранялось еще чувство жалости и они страдали при виде мучений своих жертв, то они могли думать, что они совершают подвиг аскетизма и покаяния, подавляя в себе чувства, порожденные человеческой слабостью. В глазах всех людей жизнь была мгновением в сравнении с вечностью, и все человеческие интересы меркли перед главной обязанностью – спасти стадо и не допускать зараженных овец до общения с другими. Сама любовь к ближним побуждала без всякого колебания прибегать к крайним мерам, чтобы выполнить дело спасения, выпавшее на ее долю.

Искренность людей, бывших орудием инквизиции, и их глубокое убеждение, что они трудились во славу Бога, подтверждаются между прочим тем, что обыкновенно их поощряли к деятельности дарованием индульгенций, как за паломничество в Святую Землю. Кроме нравственного удовлетворения по поводу исполненного долга, это была единственная награда за их тяжелый труд, и они вполне удовлетворялись ею.

* * *

Если же мы хотим убедиться, что жестокость к еретикам могла уживаться в сердце человека с безграничной любовью к людям, то нам достаточно вспомнить доминиканского монаха Фра Джованни Скио де Виченца. Глубоко пораженный ужасным положением Северной Италии, которую раздирали не только междоусобные распри одного города с другим и дворян с горожанами, но и раздоры между членами одного и того же семейства – гвельфами и гибеллинами, он всецело отдался проповеди мира.

В 1233 году, благодаря его красноречию, враждовавшие партии в Болонье сложили оружие, и вчерашние враги в каком-то радостном экстазе всепрощения простили друг другу все обиды. Впечатление, произведенное его речью, было настолько сильно, что городской совет просил его исправить по своему усмотрению городские законы. Не меньший успех имел он в Падуе, Тревизе, Фельтре и Беллуне. Сеньоры Камино, Романо, Конильяно, Сан-Бонифачио, республики Брешии, Виченцы, Вероны и Мантуи избрали его третейским судьей и поручили ему пересмотреть их законы. В долину Пакара, близ Вероны, созвал он огромное собрание народов Ломбардии, и вся толпа, увлеченная его вдохновенным словом, как голосом с неба, провозгласила общий мир. А между тем этот самый человек, достойный ученик Великого Учителя Божественной любви, не задумался, получив в свои руки власть в Вероне, сжечь на городской площади шестьдесят мужчин и женщин, принадлежавших к лучшим фамилиям города, которых он осудил как еретиков. Спустя двадцать лет мы находим его во главе бодонского отряда в крестовом походе, поднятом Александром IV против Эццелина да Романо.

При таком настроении умов фанатиков, даже более кротких и любящих, невозможно было требовать от них большего сострадания к мучениям еретиков, чем к мучениям Сатаны и его демонов, осужденных на вечные муки ада. Если справедливый и всемогущий Бог жестоко отомстил тем из Своих творений, которые оскорбили Его, то не человеку осуждать Божеское правосудие; наоборот, он должен смиренно следовать примеру своего Создателя и радоваться, если представляется случай пойти по Его стопам. Суровые моралисты той эпохи утверждали, что христианин должен находить удовольствие в созерцании мучений грешника. Пятьсот лет перед этим Григорий Великий подтвердил, что счастье избранных в райских селениях было бы неполно, если бы они не могли бросать своих взоров за пределы рая и радоваться при виде страданий их братьев, пожираемых вечным огнем. Это представление о блаженстве избранных было общераспространенным, и Церковь старалась поддерживать его. Петр Ломбардский, "Мысли" ("Sententiae") которого, опубликованные в середине XII века, были приняты в школах как высший авторитет, цитируя св. Григория, останавливается на том счастье, которое должны испытывать избранные при виде несказанных бедствий осужденных.

Даже кроткий мистицизм св. Бонавентуры не мешает ему разделять этот дикий взгляд. Легко понять, что в эпоху, когда все мыслящие люди были воспитаны в подобных понятиях и считали своим долгом распространять их среди народа, никакое чувство сострадания к жертвам не могло отвратить даже наиболее сострадательных от самых ужасных кар правосудия.