История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Палатам предстояло проявить себя весьма живо. Едва начала работать палата депутатов, как предложения посыпались одно за другим. Депутат из Эльзаса Дюрбах, человек, лишенный личных амбиций, но воодушевленный весьма пылкими чувствами и много общавшийся с деятелями Революции, выступил против королевского ордонанса, помещавшего деятельность прессы под имперский регламент, как противоречившего духу хартии. Он заявил, что, поскольку хартия обещала свободу прессы, оставление ежедневной прессы под властью цензоров не соответствует ни ее букве, ни духу. И действительно, газеты и брошюры подлежали предварительной проверке, которая, правда, осуществлялась весьма бережно, ибо возглавлял департамент печати знаменитый Ройе-Коллар, профессор философии, призванный стать одним из выдающихся деятелей того времени, решительный сторонник Бурбонов, но гордый и независимый человек с либеральными взглядами. Он не стал бы, разумеется, прикрывать своим именем тираническую цензуру. Однако она существовала: директор полиции вызывал к себе главных редакторов газет и давал им рекомендации, призывая соблюдать меру, что, впрочем, не мешало вести самые разнузданные речи роялистским листкам. Дюрбах изобличил ордонанс о прессе в непривычно грубых выражениях, в результате чего его предложения были отвергнуты. Но несколько дней спустя депутат Фор по желанию значительной части палаты представил новое предложение о прессе: он просил короля подготовить закон об осуществлении права печати. Это значило достаточно ясно показать, что ордонанс, вновь помещавший прессу под надзор цензуры, сочтен палатами незаконным. Предложение Фора было вотировано единогласно.

Быстрота, с какой депутаты занялись вопросами, занимавшими внимание общества, доказала вскоре, как заблуждалось правительство, полагая, что будет легко отмерить палатам участие в делах, и довольно, к примеру, некоторой сдержанности, чтобы держать их на расстоянии. Стало очевидно, что предложение о новом законе будет возобновляться бесконечно, будет принято палатой пэров и неумолимо дойдет до подножия трона.

Король созвал по этому случаю совет и заявил на заседании: «Первое предложение было отвергнуто, потому что Дюрбах рвал и метал, но второе предложение, изложенное в умеренных тонах, было принято единогласно. И потому мы должны сдаться добровольно, если не хотим, чтобы нас заставили». К весьма разумному мнению короля прислушались. К тому же имелся весьма подходящий способ решить дело: узаконить существующий режим. Режим этот был режимом Империи: он подвергал книги цензуре, а газеты отдавал под надзор полиции, которая в правление Наполеона не терзала прессу за ее незначительностью. Между тем, когда после падения Империи страсти пробудились и газеты, бывшие их ежедневным выражением, обрели былую значимость, полиции приходилось уделять им куда больше внимания. Она безуспешно старалась усмирить роялистскую прессу, снисходительно обращалась с еще робкой либеральной прессой, но в обоих случаях ей приходилось часто вмешиваться, и эта необходимость постоянного вмешательства стала неудобной и почти невыносимой.

Монтескью, составлявший проект закона, взял за основу имперские постановления. Он установил разделение между книгами, с одной стороны, и газетами и брошюрами – с другой. В качестве разделителя он прибег к объему сочинений и принял за предел, их разделявший, объем в 30 печатных листов (480 страниц в 1/8 долю листа). Сочинение такого объема считалось книгой и освобождалось от предварительной проверки по причине наличия более серьезных и менее многочисленных читателей, которым адресовалось. Остальные сочинения, периодические и непериодические, подлежали предварительной проверке цензурой и задерживались, если выявлялось, что их немедленное обнародование несвоевременно. Дабы смягчить строгость предварительной проверки, обозначили, что запрет на публикацию будет временным и по открытии каждой сессии комиссия из трех пэров и трех депутатов будет изучать правильность такой проверки. Такое смягчение ничего не стоило, ибо для газет и брошюр отсрочка в несколько месяцев была равнозначна полному запрету. Типографы подвергались административному надзору и в случае выявления нарушений лишались патента, что их самих превращало в предварительных цензоров.

Закон не столкнулся бы с серьезными трудностями, если бы был объявлен временным и необходимым в силу обстоятельств, одновременно новых и сложных. Но желание учредить цензуру в качестве фундаментального закона становилось дерзким притязанием, о каком мог помыслить только самонадеянный аббат Монтескью. Он возомнил, что преуспеет, и получил разрешение представить проект закона.