Едва великий канцлер договорил эти слова, как в стенах дворца Сен-Клу раздались возгласы «Да здравствует Император!» и, услышанные во дворах и садах, были подхвачены с радостью и шумными аплодисментами. На лицах читались доверие и надежда, и все присутствующие, захваченные впечатлением от этой сцены, почитали себя надолго обеспечившими собственное счастье и благополучие Франции. Воодушевленный Камбасерес, казалось, сам всегда хотел того, что совершалось в этот миг.
Когда восстановилась тишина, Наполеон обратился к Сенату с такими словами:
«Всё, что может содействовать благу родины, неразрывно связано с моим счастьем. Я принимаю титул, который вы считаете полезным для славы народа. Закон о наследственности я выношу на утверждение народа. Надеюсь, что Франция никогда не раскается в почестях, которые воздала моей семье. В любом случае, мой дух не останется с моим потомством в тот день, когда оно перестанет заслуживать любовь и доверие великого народа».
Множественные возгласы перекрыли эти прекрасные слова, затем Сенат, в лице председателя Камбасереса, обратился и к новой императрице со словами поздравления, которые та выслушала, по своему обыкновению, с совершенным изяществом и на которые отвечала лишь глубоким волнением.
Затем Сенат удалился, соединив с этим человеком, рожденным столь далеко от трона, титул императора, который он уже не утратит ни после своего падения, ни в изгнании. Отныне и мы будем называть его этим титулом, который стал ему принадлежать с того дня, который мы только что описали. Воля народа, выраженная в плебисците, должна была решить, будет ли он императором наследственным. Результаты плебисцита всем представлялись настолько определенными, что было даже что-то ребяческое в том, как всем хотелось в них убедиться. А пока, властью Сената, действующего в пределах его правомочий, он оставался Императором Французов.
Когда сенаторы удалились, Наполеон удержал Камбасереса и пожелал, чтобы он остался обедать с императорской семьей. Император и императрица осыпали его ласками и постарались заставить забыть о дистанции, отделявшей его отныне от бывшего коллеги. Впрочем, великий канцлер мог утешиться: в действительности не он спустился, просто его господин поднялся и поднял с собой всех.
Наполеону и Камбасересу необходимо было побеседовать о важных вещах, связанных с событием дня: о церемонии коронации и о новом режиме правления для Итальянской республики, которая не могла теперь оставаться республикой рядом с Францией, превратившейся в монархию. Наполеону, всегда любившему всё чудесное, пришла в голову смелая мысль, осуществление которой должно было захватить умы и сделать его вступление на трон еще более необыкновенным, а именно, чтобы его коронацию совершил сам папа, прибыв для этого торжества из Рима в Париж. Это стало бы беспримерным событием в восемнадцативековой истории церкви: все германские императоры без исключения короновались в Риме.
Едва задумав эту мысль, Наполеон тотчас превратил ее в непререкаемое решение и пообещал себе заманить Пия VII в Париж любыми доступными средствами, обольщением или страхом. Переговоры по этому вопросу представлялись труднейшими, никто, кроме него, в них преуспеть не мог. Он предполагал воспользоваться услугами кардинала Капрара, который без устали писал в Рим, что без Наполеона религия во Франции и даже, быть может, в Европе погибла бы. Он поделился своим проектом с Камбасересом и пришел к согласию с ним относительно того, как взяться за это дело, чтобы провести первую атаку на предрассудки, сомнения и косность римского двора.
Что до Итальянской республики, она уже два года была бы театром неразберихи и смуты без президентства генерала Бонапарта. Превратить эту республику в вассальную монархию Империи, отдать ее, к примеру, Жозефу, значило начать строить Империю Запада, о которой уже начинал мечтать Наполеон в своем отныне беспредельном честолюбии; значило обеспечить Италии более стабильное управление; значило, наполнить ее желания, ибо ей очень хотелось иметь собственного государя. Было решено, что Камбасерес, близко связанный с Мельци, напишет ему, чтобы сделать в этом направлении надлежащие первые шаги.
Наполеон вызвал кардинала-легата в Сен-Клу и поговорил с ним ласковым, но столь твердым тоном, что кардиналу и в голову не пришло выдвинуть ни одного возражения. Император сказал, что поручает ему срочно просить папу приехать в Париж, чтобы совершить церемонию коронации; что позднее, когда будет уверен, что ему не откажут, он сделает официальный запрос; что он, впрочем, не сомневается в успешном осуществлении своих пожеланий; что, признав его, церковь будет обязана и ему, и самой себе, ибо ничто не послужит религии лучше, чем присутствие верховного понтифика в Париже по такому торжественному случаю и соединение гражданских торжеств с религиозной пышностью. Кардинал Капрара отправил в Рим курьера, а Талейран, со своей стороны, написал кардиналу Фешу, чтобы сообщить ему об этом новом проекте и попросить оказывать всяческую поддержку переговорам.