История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

В Майнце, куда он прибыл к концу сентября (начало XIII года), его ожидали новые торжества. Все государи Германии, земли которых находились в окрестностях и которым выгодно было поберечь могущественного соседа, съехались представить ему свои поздравления и заверения в верности, не через посредников, а лично. Архиканцлер [Дальберг], обязанный Франции сохранением титула и богатства, пожелал воздать честь Наполеону в Майнце, своей бывшей столице. Вместе с ним прибыли государи Гессенского дома, герцог и герцогиня Баварские, почтенный курфюрст Баденский [Карл-Фридрих], старейший из государей Европы, явившийся с сыном и внуком.

Празднества, имевшие место в Экс-ла-Шапели, возобновились в Майнце, на глазах французов и германцев, съехавшихся отовсюду, чтобы увидеть вблизи зрелище, возбуждавшее в ту минуту любопытство всей Европы. Большинство государей, прибывших к нему с визитом, Наполеон пригласил на церемонию своей коронации.

Проведя в Майнце и новых департаментах столько времени, сколько необходимо было для его планов, Наполеон отбыл в Париж, посетил по пути Люксембург и прибыл в Сен-Клу 12 октября 1804 года.

Недолго он обольщал себя мыслью представить Франции и Европе необыкновенное зрелище, перейдя пролив со 150-тысячной армией и возвратившись в Париж властелином мира. Провидение, припасшее для него столько славы, не позволило придать такой блеск коронации. Наполеону оставался другой способ ослепить умы, а именно – заставить папу спуститься с трона понтифика и приехать прямо в Париж благословить его скипетр и корону. Он знал, что так одержит огромную моральную победу над врагами Франции, и не сомневался в успехе.

Всё готовилось к коронации, на которую пригласили всех главных сановников Империи, многочисленные депутации от сухопутных и морских армий и множество иностранных государей. Тысячи рабочих трудились на подготовке церемонии в соборе Нотр-Дам. Поскольку слух о приезде папы просочился везде, общественное мнение было им захвачено и очаровано, набожное население восхищено, эмиграция глубоко опечалена, Европа удивлена и исполнена зависти.

Вопрос решался там, где решались все вопросы, то есть в Государственном совете. Услышав о намерении подчинить в каком-либо смысле коронацию нового монарха главе Церкви, Совет, всё еще сохранявший полнейшую свободу мнений, во весь голос повторил возражения, вызванные Конкордатом. Разом пробудилась застарелая ненависть к ультрамонтанству, столь давняя во Франции, даже среди религиозных людей. Говорили, что это значит вновь возбудить притязания духовенства, провозгласить господствующую религию, заставить всех считать, что новоизбранный император принимает корону не по воле нации и за воинские подвиги, а от верховного понтифика – опасное предположение, ибо тот, кто дает корону, может и забрать ее.

Наполеон, раздраженный столькими возражениями против церемонии, которая должна была стать подлинным триумфом над европейским недоброжелательством, сам взял слово. Он показал все выгоды от присутствия папы на церемонии, воздействие его на религиозное население и на весь мир; силу, которую оно придаст новому порядку вещей; он показал, как мало опасности связано со званием понтифика, дающего корону; что, к тому же, без религиозной пышности нет настоящего великолепия, особенно в католических странах, и если уж звать на коронацию священников, то надо звать самых великих, самых влиятельных и, если возможно, верховного надо всеми, самого папу. Беспощадно тесня своих оппонентов, как он теснил неприятеля на войне, Наполеон закончил словами, которые тут же оборвали всякие обсуждения. «Господа! – воскликнул он. – Вы заседаете в Париже, в Тюильри; но представьте, что вы в Лондоне, в Сент-Джеймском кабинете, что вы министры короля Англии, и вам сообщают, что в эту минуту папа переходит Альпы, чтобы короновать Императора Французов. Сочтете вы это триумфом Англии или Франции?» При этом столь пылком и справедливом вопросе все смолкли, и путешествие папы в Париж не встретило более никаких возражений.

Но согласие Государственного совета было еще не всем, теперь нужно было добиться его от римского двора, а это представлялось чрезвычайно трудным делом. Для успеха пришлось бы употребить большое искусство и к величайшей мягкости примешать величайшую твердость, а посол Франции кардинал Феш, с его вспыльчивым нравом и непоколебимой гордыней, подходил для этой цели гораздо менее своего предшественника Како.