История Консульства и Империи. Том II. Книга 2

Вступление Меттерниха в Венский кабинет, где он остался почти на сорок лет, знаменовало начало политики доброго согласия с французами, весьма отличной от политики его предшественников. Для ее подготовки Меттерних и прибыл в Париж: чтобы направлять молодую императрицу при дворе, все закоулки которого были ему хорошо известны, и чтобы выяснить, усвоит победитель мирные привычки среди удовольствий блестящего союза или сделает свою женитьбу отправным пунктом новых и еще более обширных начинаний. Посвящение нескольких недель этой двоякой цели не было пустой тратой времени, и император Франц согласился, чтобы его будущий министр, прежде вступления в должность, исполнил в Париже эту весьма полезную миссию.

Наполеон принял Меттерниха со всей возможной предупредительностью и постарался ему понравиться. Более всего он желал показать ему, как счастлива молодая императрица, дабы он мог успокоить императора Франца относительно участи дочери. К сожалению, когда доходило до серьезных дел, говоря о той или иной державе и о своих планах на будущее, Наполеон ронял дерзкие, злые, горделивые и честолюбивые остроты, наводившие ужас на того, кого он, между тем, хотел ободрить. Лев, ненадолго задремавший под ласкающей его рукой, мгновенно пробуждался, если какой-нибудь неожиданный образ возбуждал его грозные инстинкты.

Более трудными были отношения с Россией, обиженной стремительным отказом Наполеона от намечавшегося брака с великой княжной Анной. Теперь Россия беспокоилась о том, как Наполеон поведет себя по отношению к России, когда сможет рассчитывать на Австрию, и расстраивалась его отказом подписать конвенцию о Польше. Наполеон поручил Коленкуру сказать в Санкт-Петербурге, что остановить свой выбор на эрцгерцогине Австрийской, соединявшей в себе все желаемые условия — возраст, состояние здоровья, происхождение и прекрасное воспитание, — его вынудили колебания российского двора и, главным образом, крайне юный возраст русской княжны; что его выбор уже принес плоды и обещает новые в виде потепления отношений между дворами

Вены и Парижа без каких-либо перемен, однако, в системе политических альянсов; что эта система остается прежней и всё так же зиждется на тесном союзе Империй Востока и Запада; что он желает русским победить турок и заключить мир, который обеспечит императору Александру левый берег Дуная, то есть Молдавию и Валахию, в соответствии с тайными Тильзитскими договоренностями; что относительно Польши он всегда готов подписать обязательство не содействовать никаким попыткам восстановления бывшего Польского королевства, удовлетворившись в этом отношении последним увеличением Великого герцогства Варшавского, но не может взять на себя абсолютного и чересчур самонадеянного обязательства никогда не восстанавливать Польшу.

«Сие зависит, — сказал Наполеон, — не от императора Александра и не от меня, при всем нашем могуществе, но только от Бога, более могущественного, чем мы оба. Я могу обещать не помогать замыслам Божиим, но не могу обещать их подавить!» Редкая скромность, оказавшая ему на сей раз немалую помощь, к которой он искусно прибег, опровергнув доводы своих противников! Но поскольку даже среди самых дружеских изъявлений Наполеон никогда не мог отказать себе в удовольствии дать почувствовать острие своего меча, он добавил, что при всем его величайшем желании сохранить тесную близость с Россией, он был бы весьма огорчен ее желанием перейти через Дунай и потребовать у турок всю Болгарию или ее часть; что за сделанные царю уступки, за недавно присоединенную Финляндию и за Молдавию с ВаЛахией, которые перейдут к нему в ближайшее время, он надеется на строгие меры в отношении Англии, полное закрытие для нее русских портов, словом, на верное содействие, обещанное ему в Тильзите и Эрфурте, за которое он заплатил величайшими жертвами. Всё это было сказано со смесью любезности, дружелюбия и высокомерия, которые не обидели бы державу, полностью удовлетворенную, но которых было недостаточно для возрождения дружбы с союзником, уже заметно охладевшим.

Румянцев в Санкт-Петербурге и Куракин в Париже выслушали объяснения с видимостью удовлетворения, ибо Александр, если и чувствовал неудовольствие, не хотел выказывать его в ту минуту из гордости, опасаясь, что его припишут досаде из-за несостоявшегося брака, которого он, впрочем, и не желал и предложение о котором выслушал лишь ради пущей уверенности в приобретении левого берега Дуная.