История Консульства и Империи. Том III

И в момент, когда у него есть столько причин для недовольства, заявлял Александр, его вызывают на ссору из-за нейтралов и в особенности из-за его указа от 31 декабря! Что ж, он заявляет откровенно, что настаивать на этом пункте — значит требовать от него полного уничтожения российской торговли, и без того сократившейся, и он не может на это согласиться. На каком основании, к тому же, Наполеон настаивает на последних жертвах? На основании договоров? Но Россия верно исполняет Тильзитский договор. Она обещала объявить войну Англии, запретить вход ее судам и подписать четыре статьи о правах нейтралов, и она это сделала. Она объявила войну Англии, без какой-либо для себя выгоды; закрыла все порты для британских судов; она даже так тщательно искала эти суда под фальшивым американским флагом, что в течение года арестовала более ста судов, объявивших себя американскими. Наполеон, правда, заявлял, что все американцы пристают к берегам Англии или сопровождаются ее кораблями, и это доказывает корыстный сговор с ней и противоречит Берлинскому и Миланскому декретам. Но разве эти декреты, которые Наполеону было угодно добавить к морскому праву в качестве репрессивных мер, обязательны для России? Разве Наполеон договаривался с Россией об их издании? И разве довольно выпустить декрет в Париже, чтобы тотчас стало обязательно исполнять его в Санкт-Петербурге? Разве от того, что две империи стали союзницами, они объединились под властью одного хозяина? Даже во Франции многие просвещенные люди оспаривают действенность новых мер и заявляют, что они наносят вред французам не меньше, чем неприятелю.

А сам Наполеон? Как он исполняет собственные декреты? После того как он издал их и попытался навязать не только Франции, но и всему континенту, разве он сам не уклоняется самым странным образом от их исполнения, устанавливая систему лицензий, благодаря которой всякое судно при соблюдении некоторых условий может заходить в порты Англии и возвращаться оттуда с грузом британских товаров? Разве он не установил тариф от 5 августа и не разрешил ввоз огромного количества английских товаров при условии уплаты 50%-ной ввозной пошлины? Когда Франция сама не умеет выносить все лишения блокады ради собственного дела, можно ли требовать от других стран преданности этому делу и жертв, примера которых им не подают? Подобной покорности можно требовать только от рабов. Однако Россия ничьей рабой не является. Что до указа от 31 декабря, то каждому дозволено, не вступая во вражду с другой державой, отвергать те или иные товары, в ней производящиеся, в целях благоприятствования отечественной промышленности. Это действие не враждебное и даже не недоброжелательное, ибо, исповедуя дружбу с другим народом, позволительно, разумеется, оказывать предпочтение своему собственному. Россия полагает, что слишком значительные закупки товаров иностранного производства способствуют тревожному снижению ее валютного курса; она считает себя способной производить хлопковые, шерстяные и шелковые ткани и хочет наладить их производство. И, разумеется, имеет на это право! Не из охлаждения и не из враждебности к Франции она исключает те или иные французские товары, а чтобы производить их самой; и доказательством тому — запрет в том же законодательном акте на все английские и многие германские товары. Разве сама Франция, с подобными же целями, не наложила запрет на некоторые российские продукты?

И потому, повторял Александр, его не в чем упрекнуть, ибо он неукоснительно верен альянсу. Его фактически принуждают к войне, а он ее не желает. Напротив, он желает сохранить союз и добиться, благодаря ему, мира с Англией. Он призывает Наполеона остаться союзниками и простить друг другу некоторые неизбежные вещи, избавив себя от бесполезных ссор, о которых могут пойти слухи во вред союзу и всеобщему миру. России известно обо всех приготовлениях в Данциге, она знает всё, что говорят поляки, но это ее не задевает; российский император не сделает ни шага вперед и, если пушкам суждено выстрелить, предоставит французам стрелять первыми.

«Тогда пусть нас судит Бог, мой народ и Европа, — заявлял Александр в заключение, — и моя нация скорее умрет с мечом в руке, чем станет выносить неправедное иго. Как ни велик гений императора Наполеона, как ни храбры его солдаты, правота нашего дела, энергия русского народа и необъятность расстояний обеспечат нам все шансы на победу в войне, которая с нашей стороны будет только оборонительной. Но оставим эти печальные прогнозы, — добавлял Александр, ласково пожимая руку Коленкуру, — даю вам слово чести, я не хочу войны, я ее боюсь, она противоречит всем моим планам. Если меня к ней принудят, я буду воевать энергично и отчаянно, но я ее не хочу, объявляю вам это как государь, как честный человек и как друг, который постыдился бы вас обманывать».