История моей жизни и моих странствий

День был ясный, теплый. Я просидел до вечера, когда стало холодать: тут я возвратился в саклю; развел в камине огонь. Пришел Мустафа и сказал, что он был в мечети. Вслед за ним хозяин принес мне молочной кашицы с сорочинским просом и два куриных яйца, промолвив, что сегодня у них "байрам" (праздник). Потом он начал разговаривать с Мустафой, который разговор этот переводил мне. Хозяин говорил, что, по случаю давнишней брани с русскими, у них в горах все дорого; не будь этой брани - было бы совершенно наоборот: самый хлеб ничего бы не стоил, потому что почва здесь плодороднейшая. Житье им стало трудное и потому, что надобно бояться и Шамиля, и русских, которые всегда могут напасть на них врасплох и истребить до основания. Поэтому, если ему, хозяину, удастся продать меня в горы или получить выкуп от русских, то он оставит здешние места и примет русское подданство. Мы стали играть в дурачки. Чрез несколько времени вошел в саклю рослый, совсем вооруженный черкес, которого хозяин и Мустафа приняли благосклонно и с почтением просили садиться. Этот черкес посмотрел на меня очень свирепо, как зверь; казалось, своими быстрыми глазами он хотел съесть меня. Такой взгляд был для меня неудивителен, потому что редкий азиат смотрел на меня с улыбкой или сожалением. Это и понятно. Все горские народы от века своего жили свободно и не зависимо ни от кого. Только с русскими они вели давнишнюю беспрерывную брань. Во все это время много пролито русской крови; а из горцев, может быть, из десяти один найдется, у которого не был бы убит русскими дед, отец, сын - какой-либо родственник. Поэтому как же иначе, как не с ненавистью, должен был смотреть на меня азиат?

Пришедшего черкеса я еще не видал у себя в сакле и думал: не пришел ли он сюда покупать меня или вести к Шамилю? Сердце мое забилось. Я спросил о черкесе Мустафу, который отвечал, что это - здешнего аула житель, отважный храбрец, уважаемый всеми, даже самим Шамилем; он только сегодня приехал из гор. Я успокоился. Пришедший черкес не умел играть в карты; он только смотрел на нас. Потом вступил со мной в разговор, выражаясь по-кумыцки с изломанным русским языком.

- Сколько у вашего царя войска? - спросил меня черкес.

- Много, - ответил я. - А у вашего Шамиля сколько?

- Годных к ружью выйдет тысяч 60.

- У нашего царя в 30 раз больше. Черкес подумал и потом сказал:

- Ваши четыре солдата не стоят нашего одного горца. У нас каждый приучен стрелять с малолетства. С малых же лет каждому внушается, что русские много убили наших и они наши враги. Потому черкес модничает убить русского и промаха не дает: дорожит пулей. Опять и то: мы хорошо знаем местность. Русский солдат всегда идет грудью: открыт для наших выстрелов, и мы стреляем то с дерева, то из-за камня. В нас нелегко попасть.

Потом, помолчав, он спросил меня:

- Когда выгоняют скот для питья из Незапной крепости на реку Акташ и бывает ли при нем конвой?

- Поят скот, - отвечал я, - когда взойдет солнце и туман совсем рассеется; если же есть туман, то скот на Акташ не гоняют: боятся черкесов. Да вам зачем это знать?

- Мне давно хочется угнать скот из Незапной, - сказал черкес.

- Но вокруг всей крепости расположены секреты, - возразил я. - Сейчас дадут знать на обвахту; забьют тревогу, и майор Кишинский в самых горах вас будет преследовать.

- Ох, уж этот Кишинский, - сказал черкес. - Много вреда он нам делает. Но когда-нибудь он попадется же нам. Тогда с живого кожу сдерем и вам пришлем чучело. Нам много еще вредит ваш толстый полковник[17]; и до него доберемся. Он прошлой весной много наших черкесов перебил.

- Да, правда, - заметил я. - Хоть меня в то время и не было, но я слышал, что 23 апреля приходил Шамиль к Незапной крепости и полковником Козловским был прогнан с большим уроном.

После этого разговора черкес ушел. Затем Мустафа рассказал мне новость, что Шамиль издал повеление по всей Чечне, чтобы его подвластные горские народы не курили табаку и не пили водки. Какой смысл в этом повелении - мне было неизвестно. Я спросил Мустафу:

- А что, исполняют это повеление?

- Да, - отвечал он, - в самой точности. Даже и я не могу курить здесь явно, а курю секретно; потому - как раз наживешь себе худо.

Мустафа просидел у меня до поздней ночи и потом ушел в свою саклю. Мы остались вдвоем со стариком, который скоро заснул. А я начал думать. нельзя ли бы мне убежать как-нибудь? Вот если бы можно было чем-нибудь разбить железы или отпереть их. До Незапной не более 40 верст; дорогу я по мню. Но если навстречу попадутся хищники - что тогда? Положим, я могу взять со стены кой-какое оружие, но ведь все-таки я буду один в дороге... Вдруг собачий лай разнесся по всему аулу; люди начали громко кричать. Старик проснулся, выбежал из сакли и чрез несколько времени возвратился, сказав мне: "Кас кыр-кельды" (К скоту пришли волки). Шум в ауле продолжался не более полчаса, и затем все смолкло. Старик уснул, а вместе с ним и я.

16 февраля