История о девочке, о корабле, который она смастерила, и о путешествии, опоясавшем всё Королевство фей

«И твои два крыла могучих из бумаги и строк…» — С жутким едва выносимым скрежетом штуковина протащилась по горлу Смерти и показалась снаружи. Губы Смерти раскрывались шире; и нижняя и верхняя постоянно двигались в разные стороны, — но особенно верхняя, которую неукоснительно тянуло назад, и скоро она доползла до лба, потом обернула целиком голову. А потом внезапно все тело перегнулось и сложилось словно пополам, — губы снова сомкнулись и с треском, с которым переламываются ветки, исчезли. Исчезла Смерть. Остался только ларец.

«И песнею дышит» — едва различимо закончила петь Сентябрь. Она разглядывала вещицу, лежавшую в ее руке, машинально продолжая ее покачивать. Ларец был сделан из дымчатого стекла и в нем вполне мог поместиться ребенок. Спереди к нему была прикована золоченая бляшка с текстом, — правда его прикрывали красные шелковые веревки, в несколько оборотов обмотанные по обоим направлениям. Вот что было написано:

«Могущество былое ль оживет, когда извлечьПридет тебе веление материн сей меч»

Не поняв смысла написанного, Сентябрь поскребла жесткими пальцами по буквам. Возможно, кто-нибудь и знает из Вас ребенка, который оставил бы волшебную коробочку не распечатанной, — однако я не знаю. И Сентябрь, повозившись и распутав кроваво-красные ленты, вскоре обнаружила небольшой замочек-защёлку. Она поддела ее веточкой-пальцем, и защелка отпружинила вверх. Лес словно зазвенел в ответ, когда она ударилась о стеклянную стенку ларца. Ожили грибы, формировавшие лицо Леди, закружившись в каком-то плавном, но жутком танце, — поскольку они словно отшелушивались и отлетали одинаково крупными круглыми хлопьями. Сентябрь оказалась в центре этого деликатного хоровода и, не мешкая, подняла крышку ларца.

Внутри лежал большой тяжелый гаечный ключ.

ГЛАВА 13

Осень — царство где всё меняется

в которой наша героиня повержена Осенью, Вивертеку и Субботу похищают, и последнему снится Весьма Странный Сон.

Сентябрь бежала.

За ее спиной, — различимая лимонно-кремовой узкой полосой, — заря толкала и гнала перед собой, словно тачку, иссиня-черную глубокую ночь. Пряженый Лес повсюду блистал бриллиантами замерзшей росы; под ногами переламывались ветки и шуршали листья. Сентябрь тяжело, устало дышала; отвердевшие, одеревеневшие ноги, казалось, двигались не так быстро, как того хотелось. Вдобавок ее преследовало ощущение, что новый шаг окажется последним: суставы грозили сломаться, как только что отросшие, еще хрупкие веточки. Скрипучие Маркизины туфельки болезненно натирали мыски. Жалость об утраченных волосах выветрилась из головы. Все мысли девочки (хотя это само по себе удивляло ее, как в ворохе сплетенных между собой тоненьких веточек, — который она на самом деле видеть не могла, но ярко представляла по образу черепа Смерти, — могли вообще быть мысли) клонились в одном направлении: «Как же мало оставалось времени!»

Сильно спешащие девочки, по своему обыкновению, редко оглядываются назад. А для Бессердечных девочек это тем более верно, на все 100 %. Хотя сейчас мы могли бы утверждать, что по сравнению с тем далеким утром, когда Сентябрь вылезла в кухонное окно, ее сердце подросло и отяжелело, (даже больше, чем она сама допускала), — тем не менее, ей было всё равно, что могло быть позади. А там хрустальный ларец вернулся к своему первоначальному виду. Все подробности девочка естественно пропустила: и то, как, пронзительно скрипя петлями-челюстями, он вновь раскрылся, и то, как возникли ящик и крышка, и между ними появилась Смерть, — по-прежнему бодрая, бессонная и малюсенькая. И то как она поднялась на цыпочках и послала девочке воздушный поцелуй. И естественно, она не слышала, как он пытается угнаться за ней, безрассудно обрывая с веток подмерзшие листья. Конечно, он ее так и не догнал, — что не является неожиданностью ни для одной матери: ведь все дети носятся гораздо быстрее поцелуев. Скорость поцелуя, (и это подтвердил бы Доктор Восенев) является константой в пределах космоса. Скорость бегущего ребенка предела не имеет.