История ОБХСС и экономическая преступность в России в ХХ веке

— Очень хорошо, — ответила Гудлис. — Скоро придет Ян, и "лошадки" будут.

Через некоторое время прибыл Рокотов. После короткого разговора он взял у Любезникова сумку — в ней было девять тысяч рублей — и ушел, сказав, что скоро вернется с "лошадками". Когда Рокотов вышел на улицу, к нему подошли двое неизвестных и усадили в машину. Гудлис и Любезников все это видели из окна квартиры. Гудлис сказала, что Яна арестовали. Она стала куда-то звонить, хваталась руками за голову, кричала, что скоро придет милиция и их арестуют. Любезников поверил в арест Рокотова, не стал задерживаться и покинул квартиру Гудлис. Вечером того же дня Рокотов и Гудлис, потирая от удовольствия руки, делили добычу и отмечали удачно сделанное динамо».

Вот такие игры на лужайке. Был и такой случай. Рокотовцы устроили «динамо» валютчику Шницерову. Он был стар, плохо видел, но был жаден до золота, дышал страстью наживы. Это все и учитывали Рокотов и Гудлис. Плотников заказал где-то болванки из свинца, которые по форме и весу соответствовали золотым английским фунтам — «лошадкам». После этого Шницерову было сообщено, что один иностранец по имени Мохомед Собхи хочет продать четыреста золотых монет, и продать дешево, так как уезжает из страны. Шницеров тут же изъявил желание купить золото.

— Мы договорились, — рассказывает Рокотов, — что в качестве араба будет выступать Плотников, которого Шницеров не знал. Загримировавшись под араба, Плотников пришел к старику на квартиру и предложил купить золотые монеты. Шницеров позвонил мне, и я порекомендовал ему купить. Наличных денег у него не хватало, он занял их у своих знакомых и попросил меня дать ему еще четыре тысячи. Чтобы снять с себя подозрение, я дал ему эту сумму. Затем в машине состоялась сделка, во время которой Плотников передал Шницерову «золото» на крупную сумму денег.

Рокотовцы охотно спекулировали и иконами. В конце пятидесятых раздобыть иконы (в том числе старинные) было сравнительно несложно — в особенности в сельской местности, среди запустения и бедности. А иностранцев произведения русских богомазов интересовали чрезвычайно. Свидетель Юрий Сычев поведал следствию:

— Иконы я скупал у служителей культа, которые получали их у верующих как пожертвования церкви. Я получал иконы у отца Леонида, у отца Степана, служивших в церкви, находящейся в Теплом переулке, у старообрядцев в Покровском соборе, у церковных старост в Брюсовском переулке, в церкви на Шаболовке, в церкви Скорбящей божьей матери. Покупая иконы, я говорил, что я верующий. Старостам платил по 25 рублей за икону, священникам — по 100 рублей. Всего мною куплено 200 икон. В июле 1960 года я продал одну икону сотруднику мексиканского посольства, получив за нее 200 долларов, которые затем я продал Файбишенко. Проданная мною икона была похищена из церкви на Рогожском кладбище. Это икона XVI века, написана каким-то известным мастером.

На процессе Рокотов держался спокойно, шутливо цитировал «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. Этот роман явно был его настольной книгой — во многом он словно напрямую копировал облик и повадки подпольного миллионера Корейко.

После первого суда над преступниками, когда им, в соответствии с УК, дали по восемь лет, за «мягкость» приговора с подачи Хрущева главу Мосгорсуда Леонида Громова сняли с должности, а Генпрокурору СССР Роману Руденко генсек и вовсе заявил: «Не думайте, что ваша должность пожизненна!» Чтобы все-таки приговорить валютчиков к расстрелу, советским законодателям пришлось дважды придать законам обратную силу. Когда шел суд над группой Рокотова, писатель и бывший заключенный Варлам Шаламов записал в дневнике: «Московские валютчики держались с большим достоинством, чем троцкисты в тридцатые годы». Незадолго до этого Указом Президиума Верховного Совета СССР срок наказания за незаконные валютные операции был увеличен до 15 лет. Но поскольку Указ приняли уже после ареста «королей», такая мера могла быть применена к ним лишь при условии, что закону будет придана «обратная сила». Несмотря на то, что Хрущеву пытались объяснить, что это противоречит общепринятой юридической практике, он ничего не желал слушать. «Обожглись на молоке, теперь на воду дуете, — раздраженно кричал генсек. — Высокая кара за содеянное должна образумить, устрашить других. Иначе это зло приобретет угрожающие государственные размеры».

Никита Сергеевич со смаком цитировал письма трудящихся с требованиями ужесточить наказание для молодых подонков: «Уважаемый суд! Мы, простые советские люди, сотрудники Московского завода приборов, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, жалким подонкам и негодяям, гадкие души которых пусты, а они набрались наглости и перестали уважать советский строй. Они хуже предателей, они давно уже трупы, и мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, приговорить всю эту преступную шайку к высшей мере наказания — расстрелу… Подписи: Ю. С. Майорова, В. А. Князева, И. И. Макарова и другие». Это — представители рабочего класса, хозяева державы!