История одного Человека

– Ваше преосвященство, эта рыцарская каста и упоминания о себе не заслуживает. Жалкое сборище инфантильных глупцов! В самом деле, неужели им приятно оставаться в столь подавленном и никчёмном состоянии духа?

– Мой дорогой игумен, для последователей того, кого мы когда-то славили как «Великого», уход в неизвестность равносилен предательству. Но не вершителя своих судеб они боятся предать, а самих себя, тот дар, что отдан им на хранение. Эта сторожевая псарня – хуже зависимого от самых крепких курений. Вцепившись в человечность – они до боли – до немыслимого ужаса! – страшатся идти к чему-то нечеловеческому – настоящей цели всей эволюции. Ведь вспомни, мой молодой церковник, что когда-то и мы были такими же: сперва туманниками, затем искомцами, сейчас людьми и на каждом возрастном витке точно также беспокоились за сохранность полученных от «Великого» данностей. Я хочу сказать, а вместе с тем и успокоить твои хоть и малые, но всё-таки сомнения, что удержание себя за чем-то человеческим равнозначно той же ситуации, некогда присущей нам на двух предыдущих эволюционных ступеньках. Абсолютно схоже мы хватались за свою туманность в нежелании стать искомцами; после отказывались отпускать искомость в угоду человечности. Прогресс требует жертв, мой хороший, и, если вовремя не прозреть на столь очевидные вещи, мы просто на всего зачахнем, подобно розе в пустыне, так и не успевшей распуститься во всей своей красе.

Слушал же патриарха каявшийся святой с неприкрытым обожанием. Епитрахиль отливал золотой узорчатостью расписанных на нём символов, омофор завораживал искусно описанным на нём образами, а святая плащаница пленяла сознание слушателя своей простотой и выдержанным минимализмом. С ног до головы, епископское амплуа представляло собой воплощение гипнотических сил; стоило кому заговорить с его сиятельством, он тут же терял свои былые намерения и оставался ведом только волей гипнотизёра. И как-бы не ослепляла вся эта святая образцовость, переживания слушателя всё никак не утихали.

– Ох, верю, верю каждому вашему слову батюшка! Не смею перечить, не смею идти против Вас и Ваших напутствий. Но всё же… – тут докладчик слегка замешкал, но всё же сумел собраться с духом и изложить самое опасное предположение. – Боюсь, обойдётся не без трудностей. Некоторые из рыцарей не просто гордо отстаивают свои убеждения, но и с защищаемыми ими склонностями кажется готовы пойти против нас, даже если и останутся совсем одни.

– Не без этого, – с усталостью выдохнул епископ. – Раз ты с таким трепетом излагаешь мне нечто подобное, видимо, тебе уже известны потенциальные изуверы?

– Да, ваше благосиятельство. Мой крестник, двумя днями ранее прошедший инициацию и только-только взявшийся за рыцарское ремесло. Его имя…

– Дивайд из рода Дивайнов, – не дал закончить извещение своего встревоженного гостя сам слушатель – Наслышан об этой полукровке. Помесь, греховная сизигия, которую ещё при зачатии нужно было искоренить из чрева. Теперь же, придётся действовать более аккуратно. Можешь не переживать мой испуганный друг, думаю, с этим мы кое-как, но справимся. Ведь оглядись – за кем, по-твоему, стоит мир: за нами или за теми боязливыми рыцарями?

Вопрос был риторический и не требовал от доносчика даже кивка; всё было ясно без слов. Тревога и гнёт от мыслей о Дивайде тут же улетучились, подарив будущему викарию успокоение. Но по неписанному закону равновесия, стоит устаканиться чему-то одному, где-то обязательно должно взбушеваться что-то другое. Теперь взволнение захлестнуло душу самого епископа, так как строя из себя святого и поклонника Гелио, ему на самом деле было известно куда больше, нежели праздно шуршащим вокруг него дьяконам. Разбуженную искомость нельзя было подчинить, ей можно было лишь сдаться, пойти на её зов и отрезать от себя всякий возврат к человечности. Этим-то и воспользовалась вовремя встрепенувшаяся храмовня, успевшая подхватить потерянный народец и направить вскипевшую в них кровь пращуров под свои нужды. Но от последнего отпрыска Дивайнов намечалась явная опасность. Будучи искомцем по рождению, за свои восемнадцать лет, Дивайд не просто выучился контролировать в себе кровь искомца, но также и приноровился управлять ею, чем и заслужил звание самого меткого стрелка. Ни соблазны Гелио, ни подстрекательства Калиго не покоряли его, так как то, чем они собственно и завладевали народным сознанием, говоря иначе, их духом искомцев, было в Дивайде не чем-то инородным, а самым что ни на есть естественным и давно прижившимся. Эти раздумья нагоняли волнение на епископа. Вдруг так случится, что именно с поддержкой своего братца Валенса, юному стрелку удастся поднять рыцарское ополчение и пустить все козни духовенства коту под хвост; что если именно этот неприметный камушек спровоцирует грозный камнепад? Ох, до чего же эти мысли изгладывали епископский разум! С этим предполагаемым прогнозом, овеянный мраком духовник решил разобраться в первую же очередь, как только наступит час его коронации – коронации на престол нового владыки и префекта Столицы.