История одного предателя

Вопросы этой комиссии застигли Татарова врасплох: он ничего не подозревал о возникших против него подозрениях. Рачковский предал его и ничего ему не сообщил про письмо Меньщикова, о котором знал от Азефа. По ряду пунктов ответы Татарова были неправдивы. Его уличали во лжи. Он брал свои показания обратно, менял их, выкручивался. Человек, который так ведет себя, находясь под обвинением в предательстве, конечно, только усиливает самые худшие против себя подозрения. Было установлено, что он мог совершить все те выдачи, которые ему были приписаны в письме Меньщикова, но точной уверенности в том, что он их в действительности совершил, все же еще не было.

Взвесив весь собранный материал, комиссия единогласно пришла к выводу, что Татаров состоял в каких то сношениях с полицией, но характер этих сношений комисии был неясен. Поэтому мысль об убийстве Татарова была отклонена; решено было ограничиться отстранением его от всех партийных дел, а расследование его дела - продолжить. Ему разрешено было уехать на родину, но с него взяли обязательство извещать Центральный Комитет обо всех своих передвижениях.

Азефа в дни вынесения этого решения не было в Женеве, - он уезжал на некоторое время в горы, чтобы отдохнуть и "привести в порядок свои нервы". Когда он вернулся, Татарова уже не было в Женеве. Азеф был возмущен. Когда ему сообщили о состоявшемся решении комиссии, он, - по рассказу Аргунова, - "стал горячиться, ругал всех "мягкотелыми", "воронами" и т. п., доказывая, что Татарова нужно было тут же убить, что престиж партии этим подорван и многое другое". "Какие еще доказательства вам нужны, - возмущенно заявлял Азеф. - Разве в таких делах бывают более точные доказательства?" Все свидетели сходятся на том, что если бы Азеф во время вынесения приговора комиссии был в Женеве, то Татаров не остался бы в живых.

Впрочем, жить ему и так оставалось не много. В октябре открылись двери тюрем, и на свободе очутилась большая часть из арестованных 29-30 марта. Их рассказы не оставляли никакого сомнения в предательстве Татарова: он был настолько неосторожен, что даже ходил в Охранку опознавать некоторых из арестованных и был в свою очередь узнан ими. К нему в Киев приехал его хороший знакомый по Иркутску, Фриденсон, чтобы сделать еще одну попытку получить объяснения. Татаров продолжал отрицать выдвинутое обвинение; при этом он заявил, что в процессе собирания материалов для своей реабилитации он смог через одного своего родственника, полицейского пристава в Петербурге, получить вполне достоверное сообщение: предатель в партии действительно имеется, - им является Азеф. Никаких данных Татаров не привел. Это его заявление в создавшейся обстановке было воспринято, как попытка спасти себя ценою клеветы на того, погубить кого полиция давно стремилась всеми силами. Особенно возмущены были "боевики", - и нет сомнения, что именно этот ответ Татарова сыграл роль той последней капли, которая переполнила давно уже полную чашу. Татарова решено было убить.

Азефа старались держать в стороне от этого дела: полагали, что все к нему относящееся, должно задевать больную рану. "Нам казалось необходимым, вспоминает Савинков, - избавить Азефа от тяжелых забот по убийству оклеветавшего его провокатора". Азефу было не до таких "сентиментальностей". Он очень интересовался ходом дела, узнавал о нем подробности, а в решающий момент, когда шло совещание, разрабатывавшее техническую сторону поездки для убийства, Азеф непозванным вошел в комнату, где происходило это совещание "боевиков", уселся и стал вставлять свои замечания. "Меня, - прибавлял Савинков, рассказавший об этом эпизоде в своих показаниях перед "судебно-следственной комиссией по делу Азефа", - это тогда несколько покоробило, не с точки зрения каких бы то ни было подозрений, а просто я подумал, что я бы (на его месте) не вошел".

В других условиях Азеф, наверное, тоже нашел бы в себе достаточно такта для того, чтобы не придти на подобное совещание, но тогда, даже сознавая все неудобства своего поступка, Азеф вести себя иначе не мог: Савинков и не подозревал, какие большие и разносторонние неприятности причинил Азефу Татаров. С точки зрения Азефа последний должен был быть убит, - хотя бы для этого пришлось совершить и нечто большее, чем бестактности.