История одного предателя

Судя по всему, в тот период Азеф склонялся к мысли о полном переходе на сторону революции. Это было, прежде всего, выгоднее, - ибо тогда казалось, что в происходившей схватке верх брала именно революция. Далее, это неизбежно должно было казаться и более безопасным: организатор совсем еще недавних убийств Плеве и вел. кн. Сергея легче мог рассчитывать на снисходительное к себе отношение со стороны революционеров, чем со стороны "державного племянника" одной из своих жертв. Надо думать, что именно поэтому он прерывал сношения с с полицией: в течении нескольких месяцев после получения письма Меньщикова Азеф не подавал о себе никаких известий в Департамент Полиции. Только к своему старому знакомому Л. А. Ратаеву, тогда жившему на покое в Париже, он заглянул для того, чтобы рассказать, что он "разоблачен" перед революционерами и теперь уже лишен возможности работать для полиции.

Этот визит Азефа к Ратаеву последний относит к "поздней осени" 1905 года. К этому периоду внутрипартийное положение Азефа было окончательно выяснено. Он превосходно знал, что никаких подозрений против него не имелось. С этой точки зрения никаких оснований для прекращения работы на полицию у него не было, - и если он все же от этой работы отходил, то только потому, что хотел от нее отойти; "разоблачение" было одним лишь предлогом...

При подобных настроениях Азеф действительно больше на свете должен был желать одного: уничтожения секретных архивов политической полиции, - так, чтобы "и следов от деятельности всего этого мерзостного учреждения не осталось". Тогда он стал бы свободным человеком. Тогда его прошлое перестало бы тяготеть над ним, и угроза разоблачения, - тем более неприятная, чем больше было шансов на победу революции, - перестала бы отравлять радость бытия и мучить сны тяжелыми кошмарами...

В Россию Азеф поехал позже других "заграничников": он вообще никогда не спешил, во всех случаях жизни перелагая на других риск эксперимента, - тем меньше желания спешить у него было теперь. Он выждал, пока проехали остальные, получил известия о том, как их встретила обновленная родина, - и только после этого тронулся в путь. Но к решающим заседаниям Центрального Комитета он все же поспел. Они состоялись в Москве. Съехалось до 30 человек: полноправными членами считались все, кто был введен в центр с самого начала существования партии, - в том числе и все те, кому амнистия только что подарила свободу после долгих месяцев, - порою, лет, - заключения в тюрьмах и ссылках. "Заграничники", естественно, играли руководящую роль на этих заседаниях: они явились цельною, сплоченною группой с уже оформленной точкой зрения на создавшуюся обстановку. Их взгляды победили, и мнения, на которых сошлось большинство во время совещания у Гоца, стали решениями партии.

Азеф во время этих совещаний говорил очень мало и молча присоединялся к решениям большинства. Присоединился он таким образом и к решению о полном прекращении террора. С этим решением он солидаризировался и по существу, защищая его во время частных бесед. Едва ли не всего один только раз он взял себе слово во время этих заседаний: когда речь шла о судьбе Боевой Организации. После того, как террор решено было прекратить, Чернов предложил свою резолюцию: Боевую Организацию все же не распускать, а "держать ее под ружьем", наготове на случай попыток реакции перейти в наступление. Эта точка зрения грозила собрать большинство. Тогда Азеф поднялся и с присущей ему авторитетностью специалиста в делах Боевой Организации заявил:

- "Держать под ружьем" невозможно. Это - слова. Я беру на свою ответственность: Боевая Организация распущена!

Авторитетный тон сделал свое дело: Центральный Комитет санкционировал роспуск.

То, что Азеф увидел после своего приезда в Россию, не внушало ему уверенности в победе революции. На собрания и митинги, которыми тогда был полон Петербург, он не ходил, - они его не интересовали. Но к обывательским разговорам прислушивался внимательно, и уже очень скоро пришел к выводу:

- До полной победы нам далеко. Будет еще реакция!