Овалов Лев Сергеевич

История одной судьбы

Лев Сергеевич Овалов

История одной судьбы

Роман

I

Что делалось на этом вокзале! Яблоку упасть было негде. Люди лежали везде: на полу, на скамейках, под скамейками. Грязь повсюду была такая, точно вокзал не подметали по крайней мере месяц. Впрочем, его действительно не подметали месяц, а то и дольше.

Но люди все-таки были довольны, над ними не капало, стены защищали от ветра и дождя, было сравнительно тепло и сухо.

Подошел еще один поезд...

Когда толпа схлынула с перрона, из вагона вышел солдат. На перроне горели фонари, но свет их плохо рассеивал темноту. Городская электростанция работала с перебоями. Вокзал освещался от собственного движка. Трудно было рассмотреть что-либо в ночном сумраке. Солдат спрыгнул на перрон и, прихрамывая, направился на вокзал.

В дверях он чуть не споткнулся, кто-то лежал у самых дверей.

- Куда прешь...

Солдат перешагнул и тут же наткнулся на кого-то еще...

В глубине зала, вдоль стены, за сдвинутыми деревянными диванами табором расположились женщины. Расположились домовито и точно надолго, расстелили на полу пальто, платки, раздели детей, подложили под головы мешки, сумки...

Солдат кое-как добрался до этого шумного женского табора, присел было на корточки, поставил чемодан, потом не выдержал, уселся прямо на пол и устало вытянул ноги, облокотясь на свой чемоданишко.

- Эх ты, мужик, куда ж ты... - не без ехидства сказала не старая еще женщина с накрашенными, несмотря на грязь, сутолоку и неустроенность, губами. - Думаешь, теплее с бабами? Титек не видал? Тут ребят кормят...

Она насмешливо, даже вызывающе взглянула на солдата и вдруг удивилась:

- Да ты никак баба...

И точно, солдат оказался женщиной. Может быть, даже не женщиной, а девушкой. Она была еще очень молода, и, хотя на лице ее лежал отпечаток безмерной усталости и даже страдания, в глазах ее теплилась такая милая, такая трогательная наивность, какая бывает обычно свойственна только детям.

Соседка с накрашенными губами подвинулась к женщине в шинели.

- Откуда едешь-то? - сочувственно спросила она. - Неужто с фронту?

- Точно, - ответила женщина хрипловатым и вместе с тем звонким, слегка вибрирующим молодым голосом.

- Домой или на побывку?

- Работать.

- Работать везде надо, - сказала соседка. - До места еще далеко?

- Приехала.

Соседка пыталась втянуть ее в беседу.

- Досталось, поди, на фронте? Сестрой была? Многих раненых вынесла?

- Санинструктором. В стрелковой роте, - устало сказала женщина. - А выносить раненых, между прочим, не мое было дело. Выносят санитары. Мое дело сразу на передовой перевязать. Пока одного потащу, десять кровью истекут...

Она замолчала и, прикрыв глаза, прикорнула у своего чемодана. Однако кругом стоял гомон... Говорили обо всем. О молоке, о детях, о жилищах. Об убитых мужьях, о неверных мужьях, просто о мужьях. Фронт откатывался все дальше на запад, сомнений в исходе войны не оставалось теперь ни у кого, и вслед за войсками тысячи людей потянулись на свои пепелища. Поэтому в разговорах мешалось все: и где бы достать гвоздей, и какая казнь ждет Гитлера, и почем на базаре лук.

Женщина закрыла глаза. Ох сколько ей пришлось повидать! Наплывали какие-то свои мысли. Наплывали, уплывали... Тело сковывала дремота. Она не знала, сколько времени провела в полудреме. Будто только зажмурилась - и опять...

- Гражданка... Или как вас там? Товарищ старшина... Ваши документы!

Перед нею стоял патруль. Лейтенант из военной комендатуры, какой-то железнодорожник, милиционер.

Время было тревожное, война еще не кончилась.

Полезла в наружный карман гимнастерки, достала документы.

- Гончарова... Анна Андреевна?.. А сюда зачем прибыли?

- По вызову.

- Вот и идите в город, ночевать разрешается только транзитным пассажирам.

- Куда ж я ночью пойду?

- А вы видите, что делается на вокзале? Да и ночь на исходе. Скоро уборка...

Женщина застегнула шинель, встала.

- Куда ты, Аня?.. - Соседка потянула ее за полу. - Сиди. Небось не выкинут.

- Раз не положено...

Патруль ждал. Она обдернула под ремнем шинель, подняла чемодан и пошла к выходу.

II

Сперва она как бы ослепла. Вокзал не ахти как освещен, однако все можно различить. Привокзальная площадь тонула во мраке. Небо серело лишь в вышине, по-над домами оно было черным. Черным как сажа. Перед рассветом ночь всегда особенно темна.

Анна постояла, всматриваясь в темноту. Неподалеку стояла грузовая машина, шофер отсутствовал, ушел, должно быть, спать или по делам. На площади так пустынно и тихо, что одной стоять жутковато.

Анна могла пойти только к Бубенчиковым.

Две сестры - Полина и Серафима Егоровны. Анна квартировала у них, когда училась в техникуме. Они жили недалеко от центра. Номер дома Анна забыла, но самый дом помнит хорошо. Рыжеватый, облупленный флигелек в три окна, много с ним связано воспоминаний. Больше ей негде остановиться. Егоровны любили ее. Небось не откажут, примут.