В этих условиях большое значение приобретал военный предводитель, от искусства которого во многом зависели судьбы соплеменников. Поначалу это был обычный главарь, но в дальнейшем, как правило, появлялся особый военный вождь племени или союза племен, оттеснявший на задний план других старейшин. Военную силу племени или союза племен составляли все боеспособные мужчины, весь вооруженный народ, но и среди них стали выделяться сильные и храбрые воины, постоянно участвовавшие в грабительских походах и постепенно группировавшиеся вокруг военного предводителя в качестве его дружины. Возникла специфическая организация власти, которую Маркс и Энгельс вслед за Морганом назвали военной демократией. Это была еще демократия, потому что еще сохранялись все первобытные демократические учреждения: народное собрание, совет старейшин, племенной вождь. Но с другой стороны, это была уже иная, военная демократия, потому что народное собрание было собранием лишь вооруженных воинов, а военный предводитель, окруженный и поддерживаемый своей дружиной, приобретал все больше влияния и власти за счет других старейшин. Система военной демократии еще предполагала равенство всех воинов: каждый участник грабительского похода имел право на свою долю добычи. Но, с другой стороны, она уже не знала фактического равенства: не только военный предводитель, но и его приближенные и дружинники забирали себе большую и лучшую часть награбленного. Так, у алеутов, у которых в середине XVIII в. начинала складываться система военной демократии, при дележе добычи военный предводитель и привилегированные воины забирали себе всех пленных, в то время как остальные должны были довольствоваться своей долей захваченного оружия и предметов обихода. В племенах арабских кочевников военные предводители и их помощники забирали себе после набега всех угнанных кобылиц или всех беговых верблюдов и т. д.
Более или менее выраженная система военной демократии была свойственна большинству народов мира, переживавших переход от родового строя к классовому обществу. Судя по историческим, археологическим и фольклорным источникам, военную демократию знали общества библейских евреев, древних греков, этрусков, римлян, скифов, сарматов, кельтов, германцев, норманнов, доисламских арабов, героев кавказского нартского эпоса и многие другие. Этнографически военная демократия хорошо известна у племен банту в Африке, а ее начальные этапы — у ряда племен Северной Америки и Сибири.
Панцирь тлинкитского воина.
В то же время часть ученых считает, что военная демократия не была универсально свойственным всем народам мира явлением. Некоторые народы, переживавшие разложение общинно-родового строя (например, жители ряда островов Океании), не знали сколько-нибудь выраженной военной демократии. В последнее время обращено также внимание на то, что военно-демократические порядки и структуры не перерастали непосредственно в порядки и структуры классового общества. Между теми и другими лежали военно-иерархические формы, с развитием которых в военной организации общества оставалось все меньше места былой первобытнообщинной демократии, а на первый план все больше выходило неравенство, иерархическое соподчинение рядовых воинов, младших и старших дружинников, мелких и крупных военачальников.
Это, однако, расхождения по относительно частным вопросам. Роль самих войн в процессах разложения первобытнообщинного строя общепризнана. Грабительские войны, будучи обусловлены появлением богатств, в свою очередь сделались важным фактором развития частной собственности и вместе с тем зарождения классов и государства.
Неизбежным следствием появления регулярного прибавочного продукта и частной собственности было возникновение социально-экономической дифференциации. В то время как у родоплеменных старейшин, жрецов и особенно военных предводителей с их дружинниками скапливались богатства, другие общинники обладали лишь незначительными излишками или не обладали ими совсем. Да и рядовые общинники по разным причинам (условия хозяйственной деятельности, численность и половозрастной состав семей) оказывались в неравных условиях. Это неравенство углублялось тем, что престижные экономические отношения, в прошлом в основном межобщинные, стали все шире проникать в общину. Тем самым сюда стал проникать и принцип эквивалентности дачи и отдачи, вытеснявший прежний принцип безвозмездного, уравнительного распределения. За материальную помощь, полученную сородичем или однообщинником, ему теперь приходилось расплачиваться — сперва в том же, а затем и в большем размере.