История рабства в античном мире. Греция. Рим

Видишь, вот этот блестящий красавец до пят от макушки Станет и будет твоим только за восемь тысяч сестерций; Он – доморосток, привык услужать по кивку господина. Греческой грамоты малость впитал и на всякое дело Годен: что хочешь лепи себе из него, как из глины. Даже недурно поет: неискусно, но пьющим приятно. Много посулов ведь веру к тому подрывают, который Хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя. Крайностей нет у меня – на свои я живу, хоть и беден.

Так ни один продавец не поступит с тобой, и другому Дешево так не отдам. Только раз он забыл приказанье И, как бывает, плетей испугавшись, под лестницу скрылся.

Деньги отдай, коль побег, что не скрыл он, тебя не смущает.

Думаю, плату возьмет не боясь он, что пеню заплатит: Зная порок, покупал ты раба и условья ты слышал.

Несомненно, как это говорит Гораций, продавец возьмет деньги, не боясь наказания: покупателю было известно о проступке раба, и, следовательно, закон был против него.

Во всех многочисленных мероприятиях этого полицейского постановления законодателя интересует только законность договора; законодатель защищает право покупателя, он поддерживает законные права продавца; но не уделяет никакого внимания продаваемому или покупаемому объекту. Раб подвергается всем случайностям сделок; если он окажется «испорченным», то убытки будут возмещены господину, и на этом все кончится. После этого юристы будут превозносить уважение закона к человеческому достоинству, так как в вопросах подобного рода закон не допускает, чтобы раб стал принадлежностью вещи меньшей, чем он, стоимости: это вопрос денег, а не гуманности. Раб тем не менее будет дополнением к вещи, дополнением к животному, если они представляют большую стоимость; в силу иска о принудительном возврате какой-либо вещи можно было с полным правом забрать колона вместе с землей, ремесленника вместе с мастерской, пастуха вместе со стадом. Итак, напрасно превозносят по этому случаю человеческое достоинство, и напрасно другой закон говорит, что к рабу не-приложимо название товара, раз его выводят на рынок и отдают на произвол торговца под тем названием, которое ему заблагорассудится дать. Какое уважение к человеческому достоинству проявлял солдат по отношению к своему пленному в день победы или откупщик по отношению к тем несчастным, которых подати и нищета отрывали от семейств в течение многих веков насилия? И когда эта толпа, предназначенная к рабству, попадала в руки того, кто отводил ее на рынок, то едва ли какой-либо другой вид товара пользовался меньшей заботой во время пути, с тех пор как человек стал объектом торговли. И если закон отказывает ему в названии товара, то только благодаря своего рода пуризму, от которого раб ничего не выигрывает. Сам закон из разряда людей перевел его в разряд вещей и обращался с ним как с таковыми; он сам указал ему место среди низших созданий: он поместил его среди четвероногих из породы домашних животных, где он занял, пожалуй, первое место как по своему внешнему виду, так и по своей работе, так как в случае необходимости он их всех заменял: и осла с его ношей, и лошадь у жернова, и вола в полевых работах, и собаку, сторожащую у двери, но, увы, он не всегда занимал первое место в уважении людей: иногда его ценили ниже скота. Прежде чем дополнить эту главу беглым обзором цен, установленных на рабов, необходимо сказать несколько слов о том, каким образом число рабов, сильно возросшее, распределялось между различными должностями и службами. Эти исследования позволят нам дать правильную перспективу общей картины рабства в Риме. В этих рамках мы сможем лучше познакомиться с условиями, в которые было поставлено рабство, и с тем влиянием, какое оно само оказывало.

Глава третья.

ЧИСЛО РАБОВ И ИХ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ

Раб – это человек, лишенный всякой индивидуальности, созданный для того, чтобы служить только орудием для удовлетворения потребностей другого, орудием тем более подходящим для этого назначения, что, имея возможность лучше узнать эти нужды, он мог лучше удовлетворять их. Поэтому институт рабов все глубже и глубже внедрялся в жизнь Рима по мере того, как его источники становились все многочисленнее, и наступил момент, когда рабство, вытеснив почти отовсюду свободный труд, некоторым образом на своих плечах одно выдерживало всю тяжесть римского общества; перемена очень серьезная, от которой Рим должен был ждать самых ужасных последствий в будущем, если бы только он так слепо не верил в свою судьбу; впереди была жизнь народа, отданная в руки рабов! Однако же рабство, рожденное насилием, могло держаться только насилием; допуская, что Рим был в состоянии его поддерживать, мог ли он быть уверенным, что сможет постоянно возобновлять его источники? И если бы когда-нибудь эти источники иссякли, что произошло бы в данном случае с трудом и жизнью? Кто вернул бы свободного человека на то место, откуда прогнал его раб, и в чем была бы гарантия равновесия для общества в этот критический момент, когда революция коснулась бы самых его основ?