История религии. Том 1

опровергнуть. Иными словами, оставаясь в рамках математической, строго

формальной логики, невозможно построить единую непротиворечивую систему

утверждений даже о простейших свойствах чисел.

Приведем еще один пример. В 1922 году петроградский математик А.

Фридман на основании решения уравнений Эйнштейна пришел к выводу, что

Вселенная должна иметь замкнутую форму и что при этом она, по-видимому,

непрерывно расширяется /12/. Даже сам Эйнштейн, теория которого была

положена в основу работ Фридмана, сначала не мог согласиться с подобным, на

первый взгляд фантастическим, выводом. Лишь в мае 1923 года он опубликовал

заявление, в котором признавал правильность парадоксальных заключений

Фридмана (См. приложение 4).

В такое же противоречие с повседневным мышлением вступило и

эйнштейновское понятие о времени. Нам кажется вполне естественным, что, если

бы материя полностью исчезла, время и пространство продолжали бы

существовать. Осталась бы, так сказать, "теоретическая пустота", а часы и

минуты шли бы своим чередом; ведь разве можно "остановить" время! На самом

же деле, как доказал Эйнштейн, с исчезновением материи исчезли бы и

пространство, и время.

Эта мысль выглядит совершенно абсурдной: для "здравого смысла" бытие

вне пространства и времени кажется непредставимым и, следовательно,

невероятным. Но здесь у "рацио" отнято право на окончательное суждение. То,

что оно отбрасывает, оказывается приемлемым для науки.

И, как в случае с принципом дополнительности, выясняется, что

религиозная мысль уже давно предвосхитила эйнштейновское понимание природы

времени. Еще Августин, один из Отцов Церкви, отрицал существование времени

до возникновения материи /13/. Тогда это вызывало у многих философов

насмешки, и только теперь стало ясно, насколько он был близок к идеям

релятивистской физики. "Время возникло вместе с миром, - пишет, подтверждая

мысль Августина, Вернер Гейзенберг, - оно, стало быть, принадлежит миру, и

поэтому в то время, когда не существовало Вселенной, не было никакого

времени" /14/.

Все эти открытия первое время приводили ученых в отчаяние. "Когда я, -

признавался Гейзенберг, - после обсуждения предпринимал прогулку в соседний

парк, передо мной снова и снова возникал вопрос: действительно ли природа

может быть такой абсурдной, какой она предстает перед нами в атомных

экспериментах?"

Словом, сама наука приводит человека к факту парадоксальной

сверхрассудочной структуры мира. То, что для "здравого смысла" несет в себе

неустранимое противоречие, подтверждается в высшем типе

физико-математического и философского мышления.

x x x

Казалось бы, второй путь познания дал так много, что им можно было бы

ограничить наши поиски. Но торжествовать еще рано. Ворота замка открылись,

однако войти в него мы едва ли можем. Отвлеченное мышление - будь то наука

или спекулятивная философия - в силу самой своей абстрактности не может дать

окончательного и подлинного познания реальности. "Отвлеченное мышление, -

говорит Вл. Соловьев, - есть переходное состояние ума, когда он достаточно

силен, чтобы освободиться от исключительной власти чувственного восприятия и

отрицательно отнестись к нему, но еще не в состоянии овладеть идеей во всей

полноте и цельности ее действительного предметного бытия, внутренне и

существенно с ней соединиться, а может только (говоря метафорически)

касаться ее поверхности, скользить по ее внешним формам" /15/.

Вспомним в связи с этим, как видел соотношение между отвлеченными

конструкциями и живым мироощущением толстовский Левин. Едва только он

улавливал, в чем состоит смысл жизни, как теории теряли над ним власть.

"Мысли философов, - пишет Лев Толстой, - казались ему плодотворными, когда

он или читал, или сам придумывал опровержения против других учений... Но

стоило только забыть искусственный ход мысли и вернуться к тому, что его

удовлетворяло... и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как

карточный домик, и было ясно, что постройка сделана из тех же переставленных

слов, независимо от чего-то более важного, чем разум".

Эта особенность человеческого познания подтверждает мысль

экзистенциалистов, которые считают, что наше мировоззрение зависит от теорий

куда меньше, чем мы полагаем. Жизненная полнота познания уходит корнями в

это глубинное, загадочное "нечто". Следовательно, возникает необходимость

искать какой-то третий аспект в гносеологии, кроме эмпирического и

абстрактного. Он не только должен дополнить их, но и позволить реально

проникать в самую сущность познаваемого, как бы слиться с ним в одно целое и

видеть его "изнутри".

Так, например, если мы даже и построим теорию о сознании и мышлении,

она никогда не сможет заменить непосредственного живого акта личного

самосознания. Тем более идея Верховной Реальности, выведенная путем одного