История рока. Во всём виноваты «Битлз»

Я сначала-то разогнался вспомнить наш детский примитивный глухо-немецкий язык, при помощи которого радивые ученики подсказывают нерадивым, растопырившимся у доски. Но этого не понадобилось. Парнище невероятно красноречиво показывал толстым пальцем на мой пустой стакан, я пододвигал его, он наливал мне и себе, потом чокался, и я каким-то непостижимым образом понимал, что сейчас должен выпить.

Поражение речевого аппарата неожиданно слетело с него в полтретьего, как немота с советского кинематографа в 1931 году.

Похоже было, что все это время он как бы заправлялся горючим, и когда бак заполнился под завязку, мотор заработал на полную катушку, и его наконец прорвало.

Я-то особенно всему этому не удивился, потому что сам уже не мог издать ни звука. А если уподобить нас с ним сообщающимся сосудам (а так оно и было), то когда у меня пусто, у него должно было быть густо.

Итак, этот новый Цицерон неожиданно в полтретьего заявляет:

— Повадился как-то ко мне один мудель без предупреждения заезжать. Сижу дома, пью чай. Ты, кстати, давай не кобенься — я иногда и чай пью. Так вот, вдруг раз — звонок в дверь, да еще и глазок с той стороны пальцем зажимает. А время какое сейчас? Жуткое время, а у меня видеоплеер, и вообще я за доллар отца родного с ног сшибаю. Оружия-то у меня никакого нету, только баллон газовый, вот я его и предупредил в таком разе последний раз: буду стрелять без предупреждения, в смысле, газом фукать. Баллон-то на веревочке у двери висит, чтобы нехорошмана какого в случае чего обдуть, он-то все это знает, но неужели трудно сначала по телефону позвонить. Ничего на него, дурака, не действует.

Это и еще кое-что оратор выбормотал на одном прерывистом дыхании, довольно монотонно и с очень своеобразной лексикой и фразеологией, включающей частые упоминания о сложных матримониальных отношениях с родной матерью не ко времени приходящего друга, а также развернутые описания различных детородных органов.

Затем он налил себе очередную порцию, снова продемонстрировав поверхностное натяжение, встал и начал прогуливаться вокруг себя, то есть вращаться по вертикальной оси, насколько позволял его собственный почти полуметровый радиус.

— Вон у нас в четырнадцатую квартиру зашли двое, дали одному по балде и все забрали, а в двадцать восьмую зашли трое, дали двоим по балде и все забрали, а…

— В пятьдесят шестую зашли четверо, дали троим по балде и все забрали, — это я уже медленно говорю, довольно быстро подсчитав закономерность.

— Ой, я тебе уже все это рассказывал, — огорчился гора, — терпеть ненавижу все по два раза повторять.

Я испугался, что он сейчас опять на три часа заткнется, и горячо заверил, что просто по чистой случайности ляпнул, он смягчился и продолжил:

— Выхожу как-то на балкон и вижу: приятель этот на своей таратайке к моему подъезду подруливает. Встал я у двери на страже, на лестнице лифт хлопнул, бим-бом — это звоночек мой сработал, а глазок сразу залепился. Я дверь распахиваю и сразу ему в улыбающее рыло как дал струю. Он глаза закрыл руками и с криком повалился, наверно, сознание потерял, морда…

И мой новый знакомый победно рассмеялся.

Я стал потихоньку вместе с табуреткой отодвигаться назад. Думаю: «Если уж он другана своего нервно-паралитическим обработал, то меня бутылкой по той самой балде жахнет — не почешется».

— Ты что, ты куда?! Я ж его простым дезодорантом. Не газом, а дезодорантом, ну этим, который не заменяет ежедневного мытья. Разве я могу живого человека да газом?! Топором или ножом там — легко, а газом — это уже блатовство.

Господи! Так это совершенно меняет дело, и мы выпили за его человеколюбие.

Он еще много мне рассказывал всякие макли-шмакли, я это все хавал за милую душу, и пили мы при этом немерено.

Рассказывал какие-то истории о пьянках, дорогие сердцу любого мужчины; истории о женщинах, милиции, о животных, причем я при этом молчал как пень, губкой впитывая в себя потрясающий фольклор, и совершенно позабыл о своей несостоявшейся «кошачьей свадьбе».

В полшестого, выпив «на посошок, на сапожок, на запашок и за здоровье Госавтоинспекции», откатив ногой под кухонный шкаф последнюю пустую бутылку, я собрался отваливать. Пожав на прощание котлету, которую он выдавал за свою правую руку, сильным ударом ноги распахнул я и без того открытую дверь и только собрался сломя голову кинуться в сторону дома, как был остановлен словами:

— Как же зовут тебя? Ты ж не человек — а отвал башки. С тобой хоть поговорить можно, не то что с этими козлами. Меня, — говорит, — зовут Юрка Сараван-Карай, в смысле, Караван-Сарай, ну а тебя-то как? Дай мне свой телефон, а то я тебе репу оторву!

Репу-то мне, конечно, очень жалко.

— Максим, — говорю, — телефон 152 и.т.д.

— Максим, я те точно позвоню на днях, ты дуру-то не гони!

Дуру я в ближайшее время гнать не собирался. На том и расстались пока.

Через недели две раздается телефонный звонок:

— Привет, это я, Юрка Сараван-Карай! Помнишь, ты меня еще с кухни полночи не выпускал?

Что-то начало шевелиться у меня в памяти — что-то с водкой связанное.