Захарьины руководили ближней думой как родственники царицы. После 1553 г. их место в Избранной раде занял князь Дмитрий Курлятев — Оболенский. В письме Курбскому Иван IV гневно упрекал Сильвестра и Адашева за то, что они «пустили» в его думу родовитого боярина Курлятева. Последний использовал свое влияние, чтобы насадить свою родню в Боярской думе. Одновременно с ним в думу вошли В. С. Серебряный и К. И. Курлятев, позднее — П. С. Серебряный, Д. И. Немого — Оболенский, И. В. Горенский, Ф. И. и Ю. И. Кашины, М. П. Репнин. По сравнению с другими княжескими домами Оболенские имели наибольшее число представителей в думе.
В письме Курбскому Иван IV жаловался на то, что Сильвестр и Адашев, пользуясь покровительством Курлятева, «с тем своим единомысленником нача злый совет утвержати, и ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша…»[489]
.В начале 1550-х гг. реформы в государстве проводились под эгидой бояр Захарьиных, в середине десятилетия — Д. И. Курлятева и других вождей Избранной рады. Но как на первом, так и на втором этапе преобразований самым крупным проводником реформ оставался Адашев. Большое влияние на личность царя в период реформ оказал также Сильвестр. Благовещенский поп обратил на себя внимание царя в дни московского пожара. В то время как придворные старались «ласкательством» завоевать расположение молодого царя, Сильвестр (по словам Курбского) избрал роль сурового пастыря и обличителя, не боявшегося сказать правду в лицо государю. В дни бедствий священник явился перед Иваном, «претяще ему от Бога священными писаньми и срозе заклинающе его страшным Божиим судом». Ради спасения царя поп «кусательными словесы нападающе» на него, как бритвою «режуще» непохвальные нравы питомца[490]
.Курбский изобразил «блаженного» пастыря и закоренелого грешника Ивана в традициях житийной литературы. Но суть их взаимоотношений он выразил верно. «Кусательные слова» царь не забыл до последних дней жизни. В юности Грозный терпел и даже ценил резкость наставника, зато после разрыва с ним воспоминания о пережитых унижениях стали для царя источником невыносимых душевных терзаний.
Сильвестр ничего не домогался для себя лично. Священник проявлял полное бескорыстие, что придавало его обличениям особую моральную силу. К концу жизни он занимал то же положение, что и в начале своей карьеры в Москве. По крайней мере дважды оставался вакантным пост протопопа Благовещенского собора, исполнявшего обязанности царского духовника. Но то ли Сильвестр не хлопотал о повышении, то ли Иван предпочитал иметь духовником людей более терпимых и менее резких. Священник так никогда и не стал протопопом. Фигурой политической священник сделался не сразу. Лишь сближение с главным деятелем реформ А. Адашевым открыло перед Сильвестром более широкое поле деятельности. Об их сближении царь подробно писал в письмах к Курбскому. Но об этом сообщает также источник независимого происхождения — пискаревский летописец. «В ту же пору был поп Сильвестр и правил Рускую землю с ним (Адашевым. — Р. С.) заодин, и сидели вместе в ызбе у Благовещения»[491]
. Сильвестр служил, как и положено попу, в Благовещенском соборе, а Адашев судил в Приказной избе, стоявшей напротив названного собора. Однако основной факт — тесное их сотрудничество — летописец, по–видимому, уловил верно. В «Повести о мятеже» царь изображал Сильвестра как единоличного правителя государства. По его словам, Сильвестр «всякия дела и власти святителския и царския правяше, и никто же смеяше ничтоже сътворити не по его велению, и всеми владяше, обема властми, и святительскими и царскими, якоже царь и святитель…»[492]. При всей тенденциозности Грозный верно указал на два источника влияния придворного проповедника. Во–первых, «никто же смеяше ни в чем же противитися ему ради царского жалованья», и, во–вторых, он был «чтим добре всеми». Будучи не столько политиком, сколько церковным пастырем, Сильвестр пользовался большим моральным авторитетом.Церковь внесла свою лепту в создание политической теории самодержавия. Митрополит Макарий развивал мысль о божественном происхождении царской власти. Сторонником той же теории выступил и Сильвестр. Царь никогда бы не простил советнику его бесконечных наставлений, если бы не это обстоятельство.