История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 1 (1795—1830)

«Арион» ¹²⁰ (1827). В основу стихотворения легла широко известная легенда о чудесном спасении древнегреческого певца Ариона, плывшего на корабле по морю. Стихотворение посвящено собственной судьбе в связи с декабрьским восстанием. В нем говорится, однако, не столько о декабристах, сколько о самом «таинственном певце», стихотворение принадлежит к поэтическим раздумьям Пушкина на тему «поэт и поэзия», выдержанным в антологической форме. Поэт обратился к мифу, чтобы придать стихотворению универсальный характер, высокую степень обобщенности.

Для понимания поэтической мысли стихотворения очень важно несколько существенных штрихов: во-первых, между «пловцами» и «певцом», хотя они и плывут на одном корабле, больше различий, чем сходства (пловцы заняты тяжелой физической работой, тогда как певец остается причастным духовной сфере; пловцами руководит «кормщик умный», а «певец» «беспечной веры полн»); во-вторых, усилия «кормщика», «пловцов» и «певца» противоположно направлены (кормщик и пловцы борются со стихией, сопротивляются ей, а певец находится с ней в согласии; он не враждует со стихией жизни, а испытывает к ней полное и безусловное доверие). Ключевое слово — таинственный. Оно знак избранности певца, его «особой духовной природы». Певец — соединительное звено между жизнью и поэзией. Он находится с ними в органическом единстве и воспевает жизнь в гармонических звуках. «Гимны прежние» — это вовсе не декабристские песни, как понимали этот образ раньше

¹²¹ , а гимны, дифирамбы (Арион — создатель жанра дифирамба) в честь поэзии.

В то время как усилия кормщика и пловцов оканчиваются катастрофой, певец «спасен» и «на берег выброшен». Следовательно, судьба поэта — не судьба пловцов. У них разные жизненные доли. Если пловцы целиком погружены в земную жизнь, то певец «избран» богом поэзии Аполлоном и храним им. Атрибутами жизни и поэзии, а также знаком причастия поэта к священному действу являются «солнце» и «риза». «Солнце» (см. «Вакхическую песнь») — символ жизни, поэзии, ума, «риза» — одежда поэта, подобная торжественным облачениям священника. Архаизированный язык, «объективный», спокойный тон повествования о таинственном «певце», причины «спасения» которого чудесны, до конца не прояснены и скрыты, — важные приметы стихотворения, свидетельствующие о том, что «спасение» не рационально, а иррационально. Судьба певца не во власти разума, она не подчиняется законам земного мира. Пушкин держится романтических взглядов на поэта как существа необычной судьбы, причастного высшим тайнам.

Поэт не отказывается от романтических идей, но вместе с тем корректирует их: романтическое представление возникает внутри мифологического и в облике мифа. Речь, однако, идет не о романтизации мифа и не о возрождении классицизма в романтических формах (Пушкин не ставил перед собой таких задач), а о синтезе романтической и классицистической стилистики. «Романтический эллинизм» — важная грань «истинного романтизма» , художественного явления, отмеченного признаками переходности к реалистической манере письма ¹²² . Синтез классицизма и романтизма — один из путей к своеобразному пушкинскому реализму. Свою открывающуюся новую судьбу Пушкин мыслит в свете прошлых и настоящих событий.

Есть, однако, и третья мощная стихия, хранящая певца, — стихия любви. В стихотворении «Талисман» Пушкин, возможно, вспомнил свое, написанное в Михайловском, стихотворение «Храни меня, мой талисман...» и создал новое, декорировав его в восточном стиле. В отличие от поэзии талисман уберегает душу от «сердечных ран», от ошибок, промахов или проступков души и, главное, от бесследного исчезновенья из бытовой памяти человечества.

В стихотворениях второй половины 1820-х гг. поэт стремится подвести итог уже прожитой жизни и оценить ее с философской и нравственных точек зрения. Так возникают стихотворение «Три ключа», написанное в пору общения с любомудрами и напечатанное в их журнале «Московский вестник» ¹²³

, и элегия «Воспоминание».

«Три ключа» (1827) — своего рода философская притча о трех возрастах человека и его судьбе. Человек в этом мире («В степи мирской, печальной и безбрежной...») — изгнанник. Но каждый проходит три этапа — юность, зрелость и смерть. Им соответствуют три «ключа», которые в течение жизни поят его душу, удовлетворяя не все ее, а только отдельные, но разные потребности: сверкающий, быстрый, мятежный и кипящий ключ юности; кастальский ключ зрелости, который утоляет жажду творчества, расцветшие силы и способности, живит вдохновение: и, наконец, ключ смерти:

Последний ключ — холодный ключ забвенья,

Он слаще всех жар сердца утолит.

Этот ключ своей холодной струей остужает все желания, все помыслы, которые человек оставляет на пороге смерти, покидая земную жизнь и переносясь в область забвения. И потому «последний ключ» «слаще всех» утоляет «жар сердца».