История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 1 (1795—1830)

При этом, как всегда у Пушкина, оживает не одна лишь эстетическая способность — вся личность, все ее сущностные силы воскресают и возрождаются к душевной деятельности. Явление красоты настолько остро переживается, что рождает страдание. Она сопряжена не с одними лишь восторгами, но и с печалью. Стихотворение (по жанру — романс) построено так, что после первых шести строк наступает слом, и их содержание опровергается в афористических двух последних стихах.

Та же сдержанность в выражении самых интимных желаний характерна для стихотворений «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...», «К***»(«Нет, нет, не должен я, не смею, не могу...»). В первом из них чувственно откровенной, исступленной, пламенной страсти «вакханки молодой» противопоставлена стыдливость «смиренницы», побеждаемой долгими «моленьями» и «восторгами» влюбленного мужчины. Стихотворение отличают целомудренность, искренность, естественность и гармоничность в передаче любовных чувств и желаний. Второе стихотворение построено на добровольном запрете безумств любви:

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердце не даю пылать и забываться...

«Герой» верен данному (подразумеваемому) супружескому обету, но очарование «младым, чистым, небесным созданьем» столь велико, что он невольно любуется им, задумывается о правоте или неправоте сердца. Но разве не позволительно ему платонически и наивно мечтать, оставаясь бескорыстным, непорочным и желая семейного счастья минутной незнакомке, — всего того, что разделяемо им:

Благословлять ее на радость и на счастье,

И сердцем ей желать все блага жизни сей...

Ныне, признает «герой» в мадригале «Когда б не смутное влеченье...», самозабвенное чувство любви по-прежнему тревожит его («Я здесь остался б — наслажденье Вкушать в неведомой тиши...») и уносит от мира. Оно по-прежнему поглощает всего человека («Забыл бы всех желаний трепет, Мечтою б целый мир назвал...»), причем объект увлечения передан всего двумя штрихами:

И все бы слушал этот лепет,

Все б эти ножки целовал...

Но тонкая эротика, передающая искус любовного наслажденья, уже подчинена другой, более властной страсти — вечному поиску высшей духовности (ср.: «Духовной жаждою томим...»), которая своей неодолимостью и обещанием неведомого приводит в смятение:

Когда б не смутное влеченье Чего-то жаждущей души...

В эти годы Пушкин не забывал и другие постоянные для него темы, в частности тему лицейской годовщины. Он вспомнил лицейский день в 1831 («Чем чаще празднует Лицей...») и в 1836 («Была пора: наш праздник молодой...») годах. В 1836 г. в стихотворении «Художнику» Пушкин упомянул лицейского друга Дельвига. Возможно, тайным желанием поэта, посетившего мастерскую скульптора Б.И. Орловского, было побудить его изваять портрет Дельвига. В соответствии с духом дельвиговской поэзии (знаменитые идиллии из античного мира) Пушкин перечисляет фигуры античных богов и богинь, а затем, исполненный «веселья» от увиденной красоты, переходит к грустной теме —

... Но меж тем в толпе молчаливых кумиров — Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет...

Праздники лицейских годовщин теперь, после уже многих кончин, становятся все мрачнее. Особенно грустным было стихотворение «Чем чаще празднует Лицей...», потому что в том же году был похоронен Дельвиг. На отпевании Дельвига Пушкин думал о своей судьбе:

И мнится, очередь за мной,

Зовет меня мой Дельвиг милый...

Но Пушкин кончает послание не на грустной, а на мужественной ноте:

Тесней, о милые друзья,

Тесней наш верный круг составим...