"Почти въ каждомъ взъ гоголевскихъ типовъ можно найти такую типичность. Всегда выведенное имъ лицо интересно и само по себѣ, какъ извѣстная разновидность человѣческой природы, и кромѣ того, какъ цѣльный образъ, по которому можно догадаться о культурныхъ условіяхъ, среди которыхъ онъ выросъ. Въ этомъ смыслѣ Гоголь для своей эпохи былъ единственный писатель: ничей взоръ не проникaлъ такъ вглубь русской жизни, никто не умѣлъ придать такую типичность своимъ образамъ и, если въ оцѣнкѣ художественнаго разсказа выдвигать на первый планъ эту способность писателя обнаруживать тайныя пружины окружающей его жизни, показывать намъ, какими общими теченіями мысли, какими чувствами, стремленіями, среди какихъ привычекъ живетъ не одно какое-нибудь лицо, a цѣлыя группы лицъ, изъ которыхъ слагается общественный организмъ, — если эту способность цѣнить въ бытописателѣ-реалистѣ, то, безспорно, исторію русскаго реальнаго романa придется начинать съ Гоголя".
Русская критика и въ оцѣнкѣ "Мертвыхъ Душъ" разошлась кореннымъ образомъ; впроченъ, больше отзывовъ было восторженныхъ; тѣмъ не менѣе, русской критикой, какъ было уже указано (стр. 136 и др.), Гоголь былъ недоволенъ, — онъ желалъ обстоятельнаго разбора своей «поэмы», a услышалъ только ругань, или неумѣренныя восхваленія.
Булгаринъ призвалъ многое въ произведеніи Гоголя забавнымъ и смѣшнымъ, призналъ наличность умныхъ замѣчаній, но заявилъ, что всѣ эти счастливыя частности тонутъ въ странной смѣси вздора, пошлостей и пустяковъ. Въ общемъ, «поэма» показалась ему не совсѣмъ приличной и, во всякомъ случаѣ, произведеніемъ несерьезнымъ. Гоголя онъ сравнилъ съ Поль-де-Кокомъ. Таково же отношеніе къ "Мертвымъ Душамъ" Сенковскаго, — онъ не отрицаетъ присутствія въ "поэмѣ" легкаго остроумія, но не видитъ серьезной художнической наблюдательности: "стиль его грязенъ, картины зловонны", — говоритъ придирчивый критикъ, — правды русской жизни онъ въ поэмѣ не нашелъ. Полевой, застарѣлый романтикъ, не могъ переварить гоголевскаго реализма и призналъ въ "Мертвыхъ Душахъ" — грубую карикатуру, которая перешла за предѣлъ изящнаго. Произведеніе это онъ называетъ "неопрятной гостинцей", "клеветой на Россію". "Сколько грязи въ этой поэмѣ! — продолжаетъ Полевой. — И приходится согласиться, что Гоголь — родственникъ Поль-де-Кока. Онъ — въ близкомъ родствѣ и съ Днккеесомъ, но Диккенсу можно простить его грязь и уродливость за свѣтлыя черты, а ихъ не найти y Гоголя".