История шифровального дела в России

«…Покорнейше доношу, что я не премину списываемые унтер–библиотекарием Таубертом копии с оригинальными письмами прилежно сличать и находящиеся иногда погрешности в письме или цифири переправлять… Не меньше ж я и пробу хотя делал, возможно ли заклеенные письма вскрыть, не повредя приметным образом куверта. Чего ради я подобно тот куверт сам заклеивал и оно, паки высушедши наперед, паки вскрыть старался, но как без мочения до того достигнуть нельзя, то бумага не токмо зело замаралась, но и со всякою уподобовымышленною субтильностью (предосторожностью. — Т. С.) однако ж таким образом вскрыть возможно не было, чтоб оной куверт по некоторым местам не изодрался. И тако по сей мне неудачной пробе заключать можно, что таковые заклеенные куверты без подания о том явных знаков вскрывать нельзя…»

[76].

X. Гольдбах прекрасно понимал значение своей работы и стремился разъяснить вице–канцлеру ее сложность. Так, в январе 1744 г. он писал Бестужеву–Рюмину:

«Милостивый государь мой!

Принося Вашему сиятельству первые плоды третьяго цифирного ключа, надеюсь, что вместо нарекания мне какого–либо в том медления, паче моей поспешности удивляться причину иметь будут, ежели когда–нибудь соизволено будет сличать самой ключ с разобранными письмами и когда усмотрится, что потребно было каждое число или каждую цифру весьма прилежно свидетельствовать, нежели возможно было познать содержание хотя б одного письма. Но понеже сия работа уже сделана, то я в состоянии нахожусь, в день по одной пиесе разобрав, отдавать, ежели я, однако ж, другими делами от того отторгнут не буду.

Что же касается до четвертого и пятого ключей, от которого я еще несколько штук [писем] в руках имею, то оныя ключи несравненно труднее первых нахожу…»[77]

.

Сохранились раскрытые Гольдбахом и написанные его собственной рукой ключи к шифрам Нейгауза, Далиона, Вахмейстера, Кастеляна, Шетарди…

Надо ли было объяснять значение этой работы Бестужеву–Рюмину? Думаем, что нет. Он понимал ее важность и многочисленные вытекающие из этого последствия лучше, чем кто–либо. Почему же Гольдбах говорит в своем письме о том, что его работу вице–канцлер может считать слишком медленной? Для этого у него были основания. Бестужев–Рюмин конечно же торопил математика. И дело было прежде всего в том, что он сам лично был заинтересован в скорейшем получении дешифрованных текстов писем французских министров и, в частности, маркиза де ла Шетарди.

К середине XVIII в. дипломатические отношения России с Францией уже насчитывали около полутора столетий. Началом этих отношений можно считать приезд в Россию чрезвычайного посла короля Людовика XIII. Постоянное французское посольство было учреждено в России с 1702 г. В 30–е годы XVIII столетия версальский кабинет назначил своим представителем в России маркиза де ла Шетарди, бывшего до того времени французским послом в Берлине. Деятельность этого дипломата оставила заметный и далеко не самый светлый след в истории русско–французских отношений. Исчезнув на некоторое время из России после восшествия на престол Елизаветы Петровны, в 1743 г. Шетарди вновь появился в Петербурге в качестве полномочного посла. Главной целью его деятельности было воспрепятствовать России сблизиться с Англией и Австрией, что означало бы ослабление отношений России с Францией. Для достижения этой цели Шетарди старался использовать любые возможные средства, включая и далеко не благовидные.