История суда и правосудия в России. Том 2: Законодательство и правосудие в Московском государстве (конец XV – 70-е годы XVII века)

Вряд ли при таких обстоятельствах возможно говорить об ожидании какого-либо исправления от невиновного, оклеветанного человека. К тому времени Максим Грек обладал заслуженной славой философа и был хорошо известен не только в России, но и за рубежом. Однако помочь ему никто не смог. Авторитетный и почитаемый самим великим князем Василием III митрополит Макарий писал заключенному в молчальной келье Волоколамского монастыря Максиму Греку, сострадая ему: «Узы твои целуем, а пособить не можем».

Заключение в тюрьму, предусмотренное Судебниками, столкнулось еще с некоторыми обстоятельствами, которые вынуждали не применять этот вид наказания, заменяя его другими мерами воздействия, а для особо опасных преступников – смертной казнью. В Приговоре о разбойных делах, принятом в 1556 г., говорится о неудовлетворительном состоянии тюрем. Представители местных властей жадуются на недостаточное количество тюрем и отсутствие постройки новых: «тюрем не ставят и крепостей к тюрьмам и сторожей не дают и великого князя не слушают… разбойники из тюрем утекают», кроме того, «сидят в тюрьмах многие люди, и дела их в пожар погорели и сыскать про них нечем» и что с ними делать местным властям, неизвестно. Заключенные в тюрьмах содержатся плохо, «тиуновы люди на них поминки емлют, а с ыных платья сымают, а иных… кнутом бивали…»[94], Так что ни о каком спасении души и речи нет. И вовсе не Смута разрушила сакральность наказания, как полагает А. И. Сидоркин, оно и до Смуты было уже утрачено.

А. И. Сидоркин считает, что Соборное уложение 1649 г. стремилось сохранить старые (религиозные) подходы к наказанию как к пути исправления преступника, но вместе с тем диссертант не отрицает, что «со второй половины XVII в. начался открытый пересмотр традиционных воззрений в сторону превентивного террора». Кстати, автор не раскрывает, в чем именно (каких формах) он усматривает «превентивный террор», каковы его цели, против кого он направлен, и не поясняет, кто и какими средствами его осуществлял.

А. И. Сидоркин выражает надежду, что усиление духовно-нравственных начал в пенитенциарной политике государства уже в настоящее время сможет выполнять созидательную, а не сугубо репрессивную роль в плане исправления осужденного и предупреждения преступлений. Остается только удивляться, как быстро забыты и Соловецкий лагерь, и другие лагеря XX в., где эта функция неоднократно провозглашалась и даже размещалась на воротах этих страшных мест заключения, но была чистой фикцией, прикрывавшей разгул ничем не оправданных репрессий. Реальное осуществление воспитательной функции по отношению к преступникам автор надеется достигать с помощью священников. Это мечта или непонимание функции наказания? Как представляется, более прав Ф. В. Гегель, считавший основной функцией наказания возмездие преступнику за совершенное зло.

Однако в целом, рассматривая творческий потенциал этой работы, следует отметить, что она, безусловно, внесла ценный вклад в исследование формирования и развития такого вида наказания, как лишение и ограничение свободы. Весьма интересен взгляд автора на усвоение русской пенитенциарной политикой византийского влияния, и его переработку применительно к условиям российской действительности, но с сохранением основополагающих идей, восходящих к Эклоге, Прохирону и Посланию Фотия (Послание Константинопольского патриарха Фотия князю Михаилу Болгарскому). Эти византийские источники права и политической идеологии были действительно широко распространены в Московском государстве, на них часто ссылались церковные и светские мыслители и публицисты, цитируя их в своих произведениях, и они, естественно, были знакомы и законодателям.

Представляет интерес работа А. А. Рожнова «Генезис и эволюция уголовно-правовых институтов в Московском государстве XV–XVII вв.» (М., 2012), в которой серьезное внимание уделяется исследованию уголовного права и процесса, складывавшихся уже в централизованном Московском государстве. Эволюция понятия преступления, выразившаяся в изменении понимания преступного деяния уже не как вреда, причиненного отдельному лицу, а как общественно опасного деяния, привела к утрате частного характера и приобретению публично-правового значения, что повлекло за собой изменения практически во всех уголовно-правовых институтах.

Выделение понятия «лихой человек», по мнению А. А. Рожнова, стало означать профессионального преступника и, как он полагает, являлось уже само по себе достаточным для привлечения его к уголовной ответственности. Но в литературе существует и другая точка зрения, согласно которой характеристика человека как «лихого» или «злого» сама по себе наказания не влекла, а служила лишь отягчающим обстоятельством при определении наказания за реально совершенное преступление. К сожалению, А. А. Рожнов эту дискуссионную проблему в своей работе не обсуждает.