История всемирной литературы Т.5

Иногда Рабенер поднимал шум по пустячному поводу, но, как правильно замечает советский исследователь, «самое умеренное осмеяние самых ничтожных явлений приобретало значение протеста против застойных, провинциальных форм жизни» (М. Л. Тронская).

Как художник Рабенер связан с традицией очерка, получившего распространение на страницах нравоучительных журналов. Писатель при этом стремился к созданию характеров. Упреки критики в односторонности этих характеров, обычно представленных какой-то ведущей чертой, не всегда учитывают своеобразие сатирического жанра. Например, «Маленький роман между молодой вдовой священника и господином кандидатом богословия» («Сатирические письма», 1752), состоящий всего из нескольких писем, достаточно выпукло рисует каждого из участников этой переписки. Сюжет незамысловат: вдова замышляет женить на себе «кандидата» и, предполагая, что может отпугнуть его своим ребенком, спешит сделать в одном из писем успокоительную приписку: «От моего покойного мужа, упокой господи его душу, у меня единственный ребенок, и бедная крошка все время болеет, так что, пожалуй, долго не проживет».

Для понимания национального своеобразия и всей сложности и противоречивости развития немецкой идеологии середины XVIII в. много дает знакомство с деятельностью Христиана Фюрхтеготта Геллерта (1715—1769).

Талантливый баснописец, автор нескольких комедий и романа «Жизнь шведской графини фон Г. ** ...» (1746—1748), он наиболее отчетливо и последовательно представляет в середине века идеологию немецкого бюргера в его исторической ограниченности и консервативной застойности.

Одну из своих лекций по морали, которые он читал в Лейпциге, Геллерт посвятил пагубным последствиям вольномыслия. С фанатической прямолинейностью ставит он знак равенства между свободомыслием, безбожием, эгоизмом и развратом. «Следуй природе, наслаждайся всем, что она тебе дает для наслаждения... мысли свободно и не обращая внимания на дураков...» — эти строки поэт сначала вкладывает в уста «вольнодумца» (в стихотворении под тем же названием), а потом сам цитирует их в лекции как некую программу свободомыслия своего времени. Для таких людей, по мнению Геллерта, нет ни добра, ни зла, их закон — себялюбие, им все позволено, и на всякий запрет они смотрят, как на глупость, трусость и суеверие. Поэтому Геллерт настойчиво предостерегает против «остроумия какого-нибудь Ла Меттри» или «софистики Бейля». Не предлагая никаких контраргументов против названных мыслителей, он настоятельно убеждает слушателей не поддаваться их влиянию. Геллерт объясняет, что их «нечистый дух» действует настолько тонко, что не сразу раскрывается вся его ужасная сущность. Поэтому не надо брать книги опасных авторов в руки, не следует внимать их насмешкам над религией; вообще лучше всего ни с какими деистами не иметь дела.

Понятие разума, программное для просветителей XVIII в., расшифровывалось Геллертом в аспекте подчеркнуто консервативном. Попутно ставились под сомнение характерное для просветителей обращение к природе, идеал естественности, обычно противопоставлявшийся испорченности и жестокой бесчеловечности светского общества. Геллерт преподносил это обращение к природе как потворство грубым инстинктам, как проявление аморального эгоизма. В автобиографии «Поэзия и правда» Гете иронически вспоминает о лекциях Геллерта и приводит резкие слова одного иностранца по его адресу: «Не мешайте ему воспитывать простофиль!»

И все же Геллерт — единственный немецкий писатель первой половины XVIII в., которого читают и в наше время: его «Басни и рассказы» (1746—1748) продолжают переиздаваться, вошли в школьные хрестоматии. Немецкие историки литературы называют его даже «народным писателем», имея в виду популярность его басен в широких читательских кругах.