История второй русской революции

Согласно общей тенденции Стокгольмского комитета, его условия мира, разумеется, были сформулированы так, чтобы без проявления очевидной пристрастности все-таки быть приемлемыми для Германии. Конечно, все основные тезисы интернационального движения в пользу мира были здесь включены полностью: обязательный арбитраж, всеобщее разоружение, мир «без принуждения победителем побежденного», «без аннексий и контрибуций», со «свободой национального самоопределения». Но центр тяжести манифеста лежал не в этих пацифистских, а в специальных условиях. Последние условия очень прозрачно отражали мнения социалистических делегаций враждебных нам стран. Бельгия должна была быть восстановлена «экономически» (о политической и военной независимости не говорилось) и разделена, согласно только что опубликованному требованию Германии в ее дополнительном ответе нам, на Фландрию и Валлонию, которые получали «культурную автономию». Русская Польша получала независимость, но польские области Австрии и Германии получали лишь «наибольшую возможную автономию» — в полном противоречии с началом «самоопределения народностей». Так же бережно обращался манифест и с итальянскими областями Австрии, которые не предполагалось уступать Италии. Им «предоставлялась культурная автономия», а чешский народ только «объединялся» без упоминаний не только о независимости, но и об автономии. Зато манифест щедрой рукой создавал «независимость Финляндии и Ирландии» и давал «территориальную автономию национальностям России в рамках федеративной республики», подчеркивая этим связь русских национальных организаций и «съезда народностей» в Киеве с международными связями и влияниями, скрещивавшимися в Стокгольме. Балканские вопросы трактовались в смысле внешней справедливости. «Независимая Сербия, объединенная с Черногорией», восстанавливалась «политически и экономически» и получала от Болгарии и Греции Македонию на запад от Вардара, «который останется коммуникационной линией Сербии, а через нее и австрийской торговли «с морем», с правом пользоваться свободным доступом к Салоникскому округу и порту». Безусловно справедливо и беспристрастно было требование «независимости и территориального восстановления Турецкой Армении». Наконец, еврейский вопрос признавался международным и разрешался в смысле «личной автономии» евреев в России, Австрии, Румынии и Польше (подразумевается, очевидно, внетерриториальная национальная автономия) и «содействия колонизации евреями Палестины».

«Наказ» М. И. Скобелеву выходил далеко за пределы этих, более или менее ставших расхожими тезисов международного социалистического пацифизма. Перечитывая его текст параллельно со Стокгольмским манифестом, невозможно отделаться от впечатления, что тут работали две руки: рука неопытного пацифиста-утописта, внесшего в текст специфически русские пацифистские иллюзии, и другая, очень опытная рука, знакомая с такими деталями спорных вопросов, которые вообще были неизвестны непосвященным. Эта рука склоняла решения в пользу Германии гораздо полнее и откровеннее, чем это было сделано в документе старавшегося держаться нейтрально голландско-скандинавского комитета.

К первой категории пацифистских требований следует отнести требования об отмене тайных договоров, об утверждении условий мира парламентами, о заключении мира на конференции «через уполномоченных, выбранных органами народного представительства», об участии в «лиге мира» «всех государств с равными правами при демократизации внешней политики». Все эти положения естественно вытекают из скрытой здесь предпосылки, что мир и будущие международные отношения будут устанавливаться не «грабительскими империалистическими правительствами», а «революционной демократией» всех стран, свергнувшей эти правительства по примеру России. Во всяком случае эта большевист-ско-циммервальдская идея, не уместившаяся в рамках Стокгольмского манифеста, прекрасно укладывается в рамках «Наказа» Скобелеву.