История второй русской революции

Далее следовало определение предстоявшей Керенскому задачи в выражениях, выбранных таким образом, чтобы обойти главные разногласия, разделявшие партии, и подать надежду, что позиция новой власти будет надпартийной и примирительной. «Я полагаю в основу осуществления этой задачи мое непоколебимое убеждение, что дело спасения родины и республики требует забвения партийных распрей». Совместная работа всех российских граждан должна вестись «в условиях и формах, властно диктуемых суровой необходимостью вести войну, поддерживать боеспособность армии и восстановить хозяйственную мощь государства». Платформа

будущего кабинета здесь сформулирована в выражениях, вполне соответствовавших взглядам несоциалистических групп. Что касается программы, Керенский не только обошел прямое упоминание о спорной программе 8 июля, но и указал на свою личную преемственную связь с декларациями предыдущих правительств. «Находясь во Временном правительстве с первого часа перехода всей полноты власти в руки народа, я считаю необходимым при преобразовании правительства исходить из тех начал, которые им были преемственно выработаны и изложены в его декларациях

». Это могло при желании быть истолковано и так, что в программе 8 июля, которую Керенский «сам подписывал», он принимает то, что «преемственно» перешло в нее из предыдущих деклараций.

Почва для переговоров была, таким образом, найдена. Конечно, эта почва была не очень прочна. Все участники переговоров понимали, что соглашение, готовое состояться, будет основано если не на простом недоразумении, то на добровольном — и, конечно, временном — умолчании сторонами о тех приемах тактики, которые снова непримиримо столкнули бы их. Все понимали и то, что эту минимальную жертву надо принести ввиду необходимости создать какую-нибудь

власть в чрезвычайно тяжелый момент, переживавшийся родиной.

Положение Керенского при осуществлении этой задачи было совершенно исключительное. Своим демонстративным уходом он достиг цели, которую имел в виду. Он показал и своим противникам, и своим конкурентам, и своим сторонникам, что, как бы они ни смотрели на его личные качества, он необходим в данную минуту просто по занятому им политическому положению — посреди двух борющихся лагерей. Конечно, не один он из социалистов занимал это место. Но из двух русских социалистических течений он принадлежал к тому, которое издавна стояло ближе к русской крестьянской действительности и было более гибко в своей доктрине и уже потому более способно на компромисс. В этом течении он был недавним членом и принадлежал к правому крылу.

Поставив себе личные цели, подсказанные скорей его страстной привязанностью к внешнему «доказательству власти», чем «волей к власти», Керенский от самого момента своего вступления в первое Временное правительство обнаружил готовность рисковать разрывом со своей партией, принимая решения на свой страх. Поэтому теперь, когда такое решение было объективно необходимо, хотя партии не хотели нести за него полной ответственности, Керенский был незаменим. И это молчаливо признали ответственные вожди, более связанные партийной дисциплиной, посторонившись и дав возможность Керенскому составить кабинет путем личных переговоров и с формальной

стороны путем личного выбора кандидатов, а не путем назначения их партийными организациями.

Партия народной свободы охотно пошла на это нововведение, ибо именно она и настаивала на освобождении министров от прямой зависимости от различных органов «революционной демократии»: Н. В. Некрасов в своем интервью, данном печати 25 июля, констатировал, что эта партия «отказалась от предъявления каких бы то ни было условий, указав лишь, что, чем более ответственные лица будут введены в состав правительства, тем более партия будет заинтересована в поддержке кабинета». Последняя фраза относится к выдвинутой автором этих строк в переговорах с А. Ф. Керенским кандидатуре Ф. Ф. Кокошкина, которая и была принята Керенским.

Иную позицию заняла партия социал-демократическая. Мы уже говорили про уклончивую позицию Церетели, который уже во время первого кризиса весьма неохотно вошел в правительство, предвидя несовместимость этой позиции с непримиримостью партийной доктрины, не допускавшей общения с «буржуазными» партиями, особенно в форме участия в коалиционных кабинетах.