Тотчас после того как я обозрел Св. Софию с внешней стороны и, таким образом, приготовился к более подробному внутреннему обозрению этой великой святыни, я в тот же день, после обеда, предпринял попытку отыскать место древнего Халкидона. Я, конечно, знал, что эта прославленная в истории Вселенских соборов местность находится по ту сторону пролива, на азиатском берегу, вблизи Константинополя. Но заявить прямо моему проводнику кир-Димитрию, что я хочу ехать с ним в местность древнего Халкидона, я не мог, потому что он никакого Халкидона не знал, а теперешнее название вышеуказанной местности мне было неизвестно. Чтобы столковаться с моим чичероне о том, куда мне нужно ехать с ним, я спросил его: не знает ли он, где найти на азиатском берегу храм св. Евфимии? Он сказал: «Знаю». Храм св. Евфимии есть лучший показатель, где находился древний Халкидон, ибо в этом последнем во время Халкидонского собора существовала церковь во имя названной святой, где и происходил сам собор. «А как называется эта местность?» — спросил я кир-Димитрия. Он отвечал: «Кадыкжей». — «Едем туда», — сказал я. Само это название уже по звуку напомнило мне древнее имя: «Халкидон». Еще более сходства оказалось между начертанием этого имени на теперешних планах Константинополя и начертанием названия Халкидон в латинской его форме[95]
. Я с давних пор принадлежу к особенным почитателям Халкидонского собора. Еще в 1879 г. в одном из своих сочинений я воздавал ему разнообразные и самые искренние хвалы[96]. Поэтому-то, по прибытии в Константинополь, из числа его окрестностей мне возжелалось поскорее побывать на том месте, где происходил знаменитейший собор.Ехать следовало на пароходе. Срочные пароходы компании «Шеркет» ежеминутно бороздят воды Босфора и Золотого Рога. Пунктом оправления всех городских пароходов служит мост при устье Золотого Рога. Упоминая об этом мосте, невозможно не сказать несколько слов о нем: он представляет собой одно из многих турецко-константинопольских безобразий. Там, где приходится идти несчастным пешеходам, мост представляет собой в значительной степени руину: доски расщелялись, и под вашими ногами взору открывается морская пучина; громадные гвозди выпятились кверху и кажутся грибами, которые сломить трудно, но о которые сломать ноги весьма легко. Я неустанно жаловался моему единственному спутнику, кир-Димитрию, на это и другие безобразия турецких порядков и получал в ответ одну и ту же стереотипную фразу: «Турки — собаки, а греки — дураки» (т. е. от турок нечего ждать добра, а греки, сумев потерять царство, не умеют его возвратить). Но вот мы на пароходе и едем в Кадыкжей по направлению Мраморного моря. Менее чем через час мы там. Первым моим делом по прибытии туда было обозреть храм св. мученицы Евфимии. Несмотря на вечернюю пору, тотчас же двое греков-сторожей отперли нам храм и ввели внутрь его. «Нет, — думал я, — это не тот храм, где заседали отцы Халкидонского собора: этот храм слишком тесен для многочисленнейшего из соборов». Храм нов. Спрашиваю: «Есть ли здесь мощи св. Евфимии?» — «Нет». — «А есть ли какие-нибудь здесь древности?» — «Нет», — получаю опять в ответ. Что делать? Пришлось еще раз окинуть взором храм и покинуть его. В научном отношении я ничего не приобрел от посещения этого храма, и этого Кадыкжея, но я все же остался доволен пилигримством сюда: я дышал тем воздухом, каким дышали св. отцы халкидонские, император Маркиан и его жена, св. Пульхерия; я ходил по тем местам, которых касались и их ноги. Разве этого мало? Я доволен и с удовольствием вспоминаю «Кадыкжей». «А где теперь твоя злосчастная душа, о Диоскор!..» Кадыкжей — это одно из многочисленных предместий Константинополя — и ничего не представляет интересного. Правда, я уже был не в Европе, а в Азии, но только география отличает здесь одну страну света от другой — все прочее не дает ни малейших оснований догадываться, что мы в Азии. Нам казалось, что, приехав из Константинополя в Кадыкжей, мы перебрались не из одной части света в другую, а из одного константинопольского квартала в другой, соседний. Но пора было и уезжать отсюда…