История жирондистов Том I

Кружок госпожи Ролан увеличивался с каждым днем. Привлекательность этой женщины сливалась в сердцах ее друзей с прелестью свободы. Любовь, в которой эти молодые люди не сознавались даже себе самим, определяла выбор их политики. Идеи становятся деятельными только тогда, когда их оживляет чувство. Госпожа Ролан являлась живым чувством своей партии.

Она завербовала в свои ряды человека, постороннего Жиронде, но одаренного молодостью, редкой красотой и энергией, а такие качества неизбежно привели бы его в партию иллюзий и любви, к тому же управляемую женщиной. Этим молодым человеком был Барбару.

Он родился в Марселе и принадлежал к одному из тех семейств мореплавателей, в манерах и самих чертах которых выражались храбрость, присущая их жизни, и волнение, присущее их родной стихии. Изящество фигуры, идеальная красота лица Барбару напоминали то совершенство форм, которому поклонялась древность в статуях Антиноя. Юность Барбару держала его вдали от той арены, на которую он горел желанием устремиться. Он провел свои молодые годы близ деревни Оллиуль, в маленьком имении, принадлежавшем его семейству, занимаясь там возделыванием растений, естественными науками и упражняясь в элегической поэзии, жгучей, как юг, и неуловимой, как горизонт перед его глазами. Мирабо начал свою жизнь подобным же образом. Читая стихи Барбару, можно сказать, что сквозь свои первые слезы он видел свои будущие ошибки, их искупление и сам эшафот.

После избрания Мирабо и волнений, которые последовали за тем, Барбару назначили секретарем марсельского муниципалитета. Во время авиньонских смут он взялся за оружие и выступил во главе молодых марсельцев. Когда Барбару отправился в качестве депутата в Париж, чтобы передать Национальному собранию отчет о событиях на юге, жирондисты Верньо и Гюаде окружили молодого человека вниманием, стараясь привязать его к себе. Барбару не оправдывал авиньонских палачей, но ему внушали отвращение и жертвы: такой человек и требовался жирондистам. Они представили его госпоже Ролан. Едва ли какая-нибудь женщина была более способна увлекать; едва ли другой мужчина был более склонен увлекаться.

Ролан жил тогда в темном домике на улице Сен-Жак, высоко под крышей: настоящее убежище философа, освещаемое его женой. Свидетельница всех разговоров мужа, она присутствовала при его совещаниях с молодым марсельцем. Барбару весьма подробно рассказывает о том, как у них родилась первая мысль о республике. «Эта удивительная женщина присутствовала тут же, — говорит он. — Ролан спрашивал меня, какими средствами думаю я спасти Францию. Я раскрыл ему свое сердце. Моя доверчивость вызвала доверие с его стороны. „Свобода потеряна, — сказал Ролан, — если как можно скорее не будут обнародованы интриги двора. Лафайет замышляет измену на севере. Армия центра систематически распускается. Через шесть недель австрийцы окажутся в Париже. Предупредим это несчастье и, если север порабощен, перенесем с собой свободу на юг и заложим там основание колонии людей свободных!“ Жена Ролана плакала, слушая его. Смотря на нее, я сам плакал. О, до какой степени доверчивые излияния утешают и подкрепляют опечаленного человека! Я набросал краткий план средств и надежд свободы на юге. Тихая радость осветила чело Ролана; он сжал мне руку, и мы начертали на географической карте Франции границы нового владения свободы: они простирались от рек Ду, Эна и Роны до Дордони и от неприступных гор Оверни до реки Дюране и моря. Под диктовку Ролана я написал письмо в Марсель с требованием батальона с двумя пушками. Затем я оставил Ролана, проникнутый уважением к нему и к его жене. Я их снова увидел позже, уже во времена их второго правительства, и нашел такими же простыми и безыскусными, как и в прежнем скромном убежище. Из всех новейших деятелей Ролан кажется мне наиболее близким к Катону; только надо сказать, что и талантами, и смелостью он обязан своей жене».

С этого дня жирондисты, освободившись от всяких обязательств по отношению к королю и к министрам, стали плести интригу — тайно у госпожи Ролан, публично на трибуне — в пользу уничтожения монархии. Из всех людей, которых страстный порыв революции соединил вокруг госпожи Ролан, она предпочитала Бюзо. Более привязанный к этой женщине, чем к своей партии, Бюзо стал для госпожи Ролан другом, а другие являлись только орудиями или соучастниками. Быть может, они никогда на словах не признавались друг другу в чувстве, которое для них стало бы менее священным в тот день, когда сделалось бы преступным. Но это чувство, скрытое от них самих, невольно обнаружилось перед смертью. В последние дни и часы этого человека и этой женщины вздохи, движения и слова выдали тайну, свято хранившуюся при жизни. Потомство имеет право знать эту тайну, но не вправе за нее винить.

В тот же самый период с госпожой Ролан старался сблизиться Дантон, чье имя начинало возвышаться над толпой, среди которой он приобрел известность, хоть и несколько площадного характера.