Король, у которого только одна мысль — отвлечь людей от комнаты, в которой оставлена королева, — уводит за собой толпы в обширный зал под тем предлогом, что это позволит большему количеству граждан видеть его и говорить с ним. Он входит туда, окруженный большой шумной толпой, радуется тому, что один рискует получить удар оружием разного рода. Но, обернувшись, видит свою сестру, принцессу Елизавету, которая протягивает к нему руки. Растрепанные волосы принцессы, ее заплаканные глаза придают ей отчаянный и вместе с тем величественный вид. «Это королева!» — кричат несколько женщин. Исступленные люди бросаются к сестре короля с поднятыми руками, желая ее ударить, но дворцовые служители успевают вывести их из заблуждения: уважаемое имя принцессы Елизаветы заставляет их опустить оружие. «Ах, что вы делаете! — с горестью восклицает принцесса. — Зачем вы не оставили их в убеждении, что я королева?! Умирая вместо нее, я, быть может, спасла бы ей жизнь!» При этих словах невольное движение толпы отделяет принцессу Елизавету от ее брата и толкает ее в нишу одного из окон зала, где окружившая принцессу толпа, по крайней мере, смотрит на нее с уважением.
Несколько офицеров берутся за шпаги. «Вложите шпаги в ножны, — спокойно говорит им король, — эта толпа больше заблуждается, чем виновна». Он поднимается на скамейку, прислоненную к окну, гренадеры встают по обе стороны от короля и перед ним. Из раздраженной массы людей слышатся восклицания: «Долой veto! Лагерь под Парижем! Отдайте нам министров-патриотов! Где австриячка?» Наиболее разгневанные, не имея возможности подойти к королю сквозь ряд скрещенных перед ними штыков, размахивают перед его глазами и над головой своими безобразными полотнищами. Другие, хоть и вооруженные обнаженными саблями, шпагами, пистолетами, пиками, не делают никаких угрожающих движений и сдерживают остальных. На лицах большинства заметны даже некоторые знаки уважения. На лестницах и в залах начинает устанавливаться некоторый порядок; толпа, теснимая такой же толпой, посмотрев на короля и бросив ему в лицо свои угрозы, переходит в другие комнаты и с торжеством проходит по «дворцу деспотизма».
Тут мясник Лежандр сделал знак, что хочет говорить. Воцарилось молчание. «Милостивый государь, — обратился он к королю громовым голосом; при этих словах король делает движение оскорбленного достоинства. — Да, милостивый государь, — продолжал Лежандр, — слушайте нас; вы для того и назначены, чтобы нас слушать! Вы изменник! Вы нас всегда обманывали! Вы и теперь еще обманываете нас! Но берегитесь, народ устал быть вашей игрушкой и вашей жертвой!» И после этих угрожающих слов Лежандр стал читать петицию, составленную в столь же повелительных выражениях, а затем прямо потребовал во имя народа отозвать жирондистских министров и немедленно дать санкцию декретам. Король отвечал с неустрашимым достоинством: «Я сделаю то, что повелевает мне конституция».
Как только первая волна народа стала убывать, ее сменила другая. Дверей показалось недостаточно нетерпеливому любопытству этих тысяч людей, сбежавшихся поглазеть на позор короля. Они впрыгивали через крышу, через окна, через высокие галереи, выходившие на террасы. Это лазанье забавляло бесчисленных зрителей, теснившихся в саду. Члены Собрания, жирондистские журналисты, политики, смешавшись с этой толпой, обменивались шутками по поводу мучительного позора, переживаемого королем. Внезапно даже пронесся слух, что его убили: при этом известии не вырвалось ни одного крика ужаса.
Однако даже в состоянии ярости толпа, казалось, сознала необходимость в примирении. Какой-то человек из народа протянул Людовику XVI на конце пики красный колпак. «Пусть он его наденет, пусть наденет! — кричала толпа. — Это эмблема патриотизма; если он ею украсится, мы поверим его искренности!» Король сделал знак одному из гренадеров подать ему колпак и, улыбаясь, возложил его себе на голову. Тогда закричали: «Да здравствует король!» Колпак демократии заменил диадему Реймса. Народ чувствовал себя умиротворенным.
Другой человек в лохмотьях, держа в руке бутылку, подошел к королю и сказал ему: «Если вы любите народ, пейте за его здоровье!» Окружавшие короля лица, опасаясь яда, заклинали короля не пить. Людовик XVI протянул руку, взял бутылку, поднес ее к своим губам. Эта фамильярность в общении с толпой довершила дело. Новые крики: «Да здравствует король!» вырвались из всех уст и встревожили на садовой террасе людей, которые ожидали жертвы, а встретили умиление палачей.