История жирондистов Том I

Между селениями и Парижем было прервано всякое сообщение; безмолвный город стал похож на пленника, которого крепко держат, а между тем обыскивают и связывают. Речные воды подверглись такому же плену, как и земля. Флотилии из лодок, наполненных вооруженными людьми, беспрерывно сновали по Сене, перехватывая всякое сообщение между двумя берегами. Парапеты набережных, арки мостов, крыши купальных или прачечных заведений на реке были сплошь заполнены караульными. Время от времени ружейный выстрел с этих возвышений настигал беглецов, искавших убежища даже в водосточных трубах.

Пробил час, когда каждый шаг в городе сделался преступлением. Отряды людей с пиками останавливали всех, кто замешкался. После того как улицы опустели, в домах воцарился ужас. Никто не знал, невинным или преступным окажется он в глазах посетителей и не будет ли оторван от своего очага, от жены и детей.

Найденное в домах, но не заявленное оружие становилось поводом к обвинению, заявленное же лишь подкрепляло подозрения. Какой бы ни встретился знак роялизма: мундир, печать, пуговица с королевским гербом, портрет, переписка с другом или родственником-эмигрантом — все это могло оказаться причиной смерти. Донос соперника, соседа, недовольного слуги заставлял бледнеть. Каждый для себя, для своих гостей, даже для предметов, которые хотелось скрыть от обыска, старался подыскать укромные уголки. Люди спускались в погреба, влезали на крыши, заползали в печные трубы, продалбливали стены, устраивая в них ниши, прикрытые шкафами или картинами, раскалывали пол и пробирались туда между брусьями и паркетом, завидуя судьбе пресмыкающихся.

При ударе молотка комиссаров в дверь у обитателей занималось дыхание. Комиссары входили в сопровождении людей с обнаженными саблями в руках. Слесари вскрывали замки, взламывали двери, исследовали полы, обнаруживали все хитрости, какие только мог придумать страх.

Пять тысяч заподозренных были вырваны из своих домов или убежищ в течение короткой ночи. Ускользнули лишь немногие роялисты. Париж очистили от всех, кто не мог убежать из его стен после 10 августа.

Три дня, последовавшие за этой ночью, потратили на принятие решения относительно узников тюрем. Молва об их участи распространялась по всем направлениям. Секция Пуассоньер осудила их всех без исключения на растерзание. Секция Терме требовала, чтобы пленников казнили без всякого особого суда, по причине опасности, какой подвергалось отечество вследствие самого их существования. «Надо очистить тюрьмы, чтобы, отправляясь на границы страны, не оставлять позади себя изменников!» Таков был призыв, пущенный в народ Маратом и Дантоном.

Что касается Робеспьера, то роль его в эти дни оказалась такой же, какую он брал на себя во времена всех кризисов. Он не действовал, а только порицал; он предоставлял событию идти своим чередом и, как только оно совершалось, принимал его как шаг революции вперед, после которого отступать назад уже нельзя; Робеспьер умыл руки пролитой кровью и предоставил ей течь дальше. Но уровень влияния Робеспьера в совете Коммуны, уступавший влиянию Дантона и Марата, не давал еще ему тогда сил препятствовать чему бы то ни было.

В это время Робеспьер и молодой Сен-Жюст — один уже знаменитый, другой еще безвестный — состояли в близких, почти фамильярных отношениях, какие часто соединяют учителя с учеником.

Второго сентября, в одиннадцать часов вечера, Робеспьер и Сен-Жюст вместе вышли из клуба якобинцев. Сен-Жюст жил в маленькой комнате меблированного отеля на улице Сент-Анн, недалеко от дома Дюпле, жилища Робеспьера. Разговаривая о событиях минувшего дня и о тех, какими грозил день завтрашний, они подошли к дверям дома Сен-Жюста. Робеспьер, углубленный в свои мысли и продолжая разговор, дошел до самой комнаты молодого человека. Сен-Жюст бросил свое платье на стул и собирался уже лечь спать. «Что ты делаешь?» — спросил его Робеспьер. «Ложусь спать», — отвечал Сен-Жюст. «Как?! Ты можешь помышлять о сне в подобную ночь? — возразил Робеспьер. — Ты слышишь набат? Разве ты не знаешь, что эта ночь, быть может, сделается последнею для тысяч нам подобных, которые будут еще людьми в ту минуту, когда ты засыпаешь, а ко времени твоего пробуждения сделаются трупами?» — «Увы! — отвечал Сен-Жюст. — Я знаю, что, быть может, в эту ночь произойдет резня, и оплакиваю это; я хотел бы стать достаточно могучим, чтобы умерить жестокие настроения общества, которое бьется между свободой и смертью. Но что я такое? Да и кроме того, те, кого будут убивать в эту ночь, не друзья наших идей! Прощай».

И он заснул.