Истребитель

Но никакой веры наркому, конечно, не было, и когда три дня спустя Волчака разбудили среди ночи и назначили встречу на завтра в полдень в Наркомтяжпроме (для него строилось новое здание на Красной площади, огромное, как сама тяжелая промышленность, но пока наркомат ютился на Старой), Волчак изумился безмерно. Если б он знал, с кем ему встречаться, – он не заснул бы больше ни в эту ночь, ни в следующую.

В кабинете Серго ждал Сталин, и вид у него был загадочный.

Волчак в первый момент слегка задохнулся от избыточных чувств. Это был не наигрыш, он в самом деле чуть не поперхнулся. Он даже покраснел, что не укрылось от глаз кого надо.

– Мы прочитали, – сказал Сталин, прибегая к обычному «мы», но намекая исключительно на коллегиальность. – Как писал классик, хорошо поет, собака, убедительно поет. Но мы не можем сейчас всех бросать в топку. Авралом брать нельзя. Нам хочется, конечно, после первого неудачного старта, после… вот сейчас трагического происшествия… всем сразу показать. Но почему сразу полюс? Страна очень большая, есть много направлений.

– Товарищ Сталин, – начал Волчак со всей проникновенностью, на какую был способен. – Никто не собирается умирать, у меня вот дочка родилась…

– Знаем, – сказал Сталин, – поздравляем.

– Мы должны, товарищ Сталин! Ведь если американцы раньше нас пройдут над полюсом, для советской авиации это будет… непоправимо! У нас готов маршрут, все готово, топливо рассчитано. Мы не для личной славы. Если б я мог вам доказать, насколько это гарантия… насколько твердо…

– Мы верим, товарищ Волчак, – сказал Сталин с теплотой, которая показалась неожиданной даже Дубакову. Сталин явно успел оценить Волчака и относился к этому разговору всерьез. – Но мы предлагаем сначала слетать в Петропавловск-Камчатский, окончательно проверить самолет и устранить любые возможные трудности. А тогда – кто же будет вас задерживать? Мы сами любим гордиться перед буржуазией. Мы это умеем.

Всякий раз, когда Дубаков видел Сталина, он не верил собственным глазам, потому что перед ним стоял человек, от которого реально зависело всё. Сталин мог принять любое решение, судьба мира была у него в кулаке. Он не был, конечно, живым богом – просто создал машину, которая сама была вроде идеального самолета, что слушался малейшего движения педали, штурвала, отзывался на мысль. Вокруг него были люди не хуже, но он создал систему, определявшую будущее для мира, и потому был полным хозяином над судьбами людей, окружавших его. Он мог моргнуть, и никого бы не стало, да больше того – многие сами бы отважно ринулись гибнуть, такое количество власти было сосредоточено в этом человеке и, казалось, ничуть его не тяготило. Самолет мог нести любые бомбы и, однако, взмывал выше птиц; Сталин был тяжел и легок, как совершенный самолет, и никакого бремени на нем не чувствовалось. То, что раздавило бы любого, сидело на нем удобно, как френч. Странно было думать, что он все может. Но Дубаков прикидывал – и никак не находил, чего бы Сталин не мог.

– Товарищ Сталин, – сказал Волчак. – Мы готовы вылететь завтра и клянемся, что через два дня…

– Завтра не надо, – сказал Сталин. Он был в хорошем расположении духа. Ему был приятен Волчак с его застенчивостью, может быть, даже искренней. Дубаков никогда прежде не мог представить застенчивого Волчака. – Поезжайте поиграйте с дочкой, подготовьтесь как следует, месяц хватит? Вернетесь – доложите. О случае, что не вернетесь, вы вообще не имеете права думать. Я буду это рассматривать как личное неуважение. Представите карту маршрута, все расчеты, доложите по готовности. Я Имантсу скажу.

И он кивнул и пожал им руки очень горячей рукой. Аудиенция была окончена.

– …Но слушай! – не унимался Волчак, заходя уже на третий круг восхищения. – Это немыслимо, это быть не может! Сколько он держит всего в голове?! Про дочь мою помнит! Про маршрут помнит! Еще немного – и про топливо бы спросил! Нет, я не понимаю, как это возможно! Я не понимаю, как мы должны лететь, чтобы это оправдать?