Итоги № 17 (2012)

Системные ошибки, правда, совсем другие, произошли и в Японии. Кстати, за год до Фукусимы я предлагал создать специальную лабораторию, которая могла бы «вылавливать» и исправлять ошибки, занимаясь не теми авариями, которые предусматриваются в проекте, а чем-то совсем необычным. И тогда можно было бы, например, поговорить не с энергетиками, а с сейсмологами Японии. Сейчас, после Фукусимы, предложили создать международный центр для оперативной работы при авариях на атомных станциях. Чтобы в работу сразу же могли включиться самые квалифицированные специалисты. Боюсь, эта идея со временем забудется. После Чернобыля тоже было много хороших идей, и о многих, увы, забыли.

— Но о людях-то не забыли? О тех, кто когда-то навалился на беду всем миром?

— К сожалению, много несправедливости. Чернобыльцы ведь самые разные. Одни работали в экстремальных условиях, принесли ощутимую пользу общему делу и довольствуются очень скромной пенсией. О них забыли. А есть примеры, когда люди ухитрялись получить высокую компенсацию за утерянное здоровье, побывав в Чернобыле (не на ЧАЭС!), день, а то и два часа. Одна наша знаменитая певица стала ликвидатором чернобыльской аварии только потому, что дала концерт в Зеленом Мысу — в рекреационной зоне, куда люди, работавшие на реакторе, ездили отдыхать и отсыпаться. К сожалению, мало помнят о тех, кто был там в первые дни после аварии. Например, спасал блок, когда сохранялась опасность, что раскаленное топливо попадет в помещение охлаждающего бассейна и произойдет взрыв. Эти люди вошли в радиоактивную воду и слили ее, чтобы туда не попала лава, уже бушующая наверху. Пока они нашли люки, пока их открывали, ныряли туда. Представляете?

— В наши дни удивительно слышать про такой героизм.

— Знаете, я застал времена, когда люди относились к стране как к своему дому. Помню, мой отец после войны восстанавливал Днепрогэс. Он работал там инженером и взял меня с собой. Как-то я принес ему вечером поесть и вижу: на него наступает женская бригада. Оказывается, женщины, увидев, что уложили мало бетона, хотели остаться работать на ночь. Отец им не разрешал, говорил, что и так все падают с ног, а бабы кричали: «Но это же наше! Мы должны быстрее сделать!» Для них страна была как большой собственный дом, для которого можно подняться ночью и что-то подремонтировать. Много раз я видел такое же отношение к общей беде и в Чернобыле.

— Ведь ваша жена тоже работала в Чернобыле?

— Академик Флеров подшучивал над ней: «Ну ты, жена декабриста». Она врач, продержалась там со мной два года, помогала, лечила людей. А потом в Москве у нас пошли внуки, и ей пришлось вернуться.

— Не жалеете, что судьба связала вас с Чернобылем?

— Нет. Как ученый я смог принять участие в гигантском эксперименте, тяжком, страшном, его никогда по собственной воле не поставишь в лаборатории. И этот эксперимент имел свои важные и очень интересные результаты. Конечно, было и хорошее, и плохое, и смешное, и страшное. Помню, как мы ненадолго добились, чтобы нас кормили в столовой высшего разряда, где были развешены портреты членов Политбюро. Приходя с блока, мы шли обедать. Мой коллега, входя, кланялся портретам в пояс и говорил: «Здравствуйте, товарищи!» Я почему-то так хохотал над этим, что едва потом мог есть. Еще помню, как нам сообщили, что в Киеве появились радиоактивные автомобильные детали. Крали их в Чернобыле милиционеры, которые должны были тщательно охранять загрязненные машины. Щербина на комиссии тогда спросил милицейского генерала, как такое может быть. Тот ответил: «Товарищ председатель комиссии, блестяще охраняем! Мышь не проскочит!» Щербина задумчиво посмотрел на него: «Ну, если мышь не проскочит... Тогда точно сами воруете».

Как-то давным-давно в Курчатовском институте один из моих старших товарищей указал мне на стол в углу лаборатории и сказал: «Как же я люблю этот стол!» Я удивился: что же в нем особенного? Оказалось, он три года, пока создавали атомное оружие, спал на этом столе, некогда было ходить домой. «Боже, какое страшное время!» — воскликнул я. Мой товарищ улыбнулся: «Но это лучшее время в моей жизни. Это мой звездный час». И я скажу так: когда Чернобыль случился, я оказался там к делу и к месту. И потому считаю, в жизни мне повезло.

Спас на гламуре / Общество и наука / Телеграф

Спас на гламуре

/ Общество и наука

/ Телеграф