«Иттить чрез Большое море-окиян...»

Вспыхнувший на палубе «Надежды» спор быстро свёлся к выяснению, кто же главный в экспедиции. С соседней «Невы» прибыл капитан Юрий Лисянский, тут же выступивший на стороне своего друга Крузенштерна. Камергер Резанов стал зачитывать офицерам инструкции и подписанный царём «рескрипт», на основании которого он считал себя всеобщим начальником. Но посреди Тихого океана, в половине Земного шара от Петербурга и в пяти тысячах вёрст от ближайшего материка, на разгневанных моряков не действовали ни запутанные параграфы инструкций, ни даже подпись самого царя.

«Подписать-то знаем, что он всё подпишет» – рассмеялся капитан Лисянский, глядя на императорский автограф, которым размахивал Резанов. Где-нибудь в Петербурге, Москве или Рязани подобные слова о царской подписи стали бы началом уголовного дела – но только не в центре Тихого океана… В итоге спор о старшинстве быстро скатился к матерной перебранке. Камергер Резанов вскоре так и напишет в донесении столичному начальству, что лейтенант Макар Ратманов «ругаясь по матерну, кричал: его скота заколотить в каюту».

Названный «скотом» камергер и царский посол заколотил в каюту себя сам – запершись от разгневанных офицеров, Резанов все следующие 62 дня не выходил из неё, вплоть до прибытия на Камчатку. Позднее в докладе начальству он сам описал своё заточение на корабле: «Ругательства продолжались, и я принужден был, избегая дальнейших дерзостей, сколь ни жестоко мне было проходить экватор, не пользуясь воздухом, высидеть, никуда не выходя, до самого окончания путешествия и по прибытию в Камчатку вышел первый раз из каюты своей…»

Общее же настроение морских офицеров после скандала выразил капитан Лисянский в письме, которое он позднее отошлёт в Петербург с берегов Аляски: «Предпринявши вояж вокруг света под командою моего друга Крузенштерна, я токмо ожидал минуты совершения сего важного предмета, но в островах Маркизских г-н Рязанов объявил нам публично, что он есть наш начальник. Рискуя ежеминутно жизнию для славы нашего Государя и Отечества, возможно ли нам было ожидать командующего столь важной экспедицией, который пред сим не видал почти моря?..»

«Услуги любострастия…»

Матерная перебранка офицеров и камергера произошла 14 мая 1804 года, после неё корабли экспедиции простояли у острова Нуку-Хива еще трое суток. Нужного количества свиней так и не добыли, зато решили вопрос, изрядно досаждавший мужчинам, находившимся вдали от дома уже десятый месяц.

Близость симпатичных аборигенок, ежедневно плававших вокруг кораблей, естественно, вызывала желание моряков не только менять у них кокосы… Тем более, что первобытные обитатели тропических островов не носили одежду и отличались весьма вольными нравами в отношениях полов.

Русские моряки в гостях у аборигенов, гравюра XIX века с рисунка одного из участников экспедиции

Зато литература XIX века отличалась предельным пуританством, поэтому капитан Крузенштерн в мемуарах ограничился невнятным морализаторством: «Женщины, более ста, оставались у корабля, близ коего плавали они около пяти часов… Их телодвижения, взгляд и голос были весьма выразительны. Корабельная работа, коей прервать было не можно, препятствовала обращать на них внимание, и я отдал приказ, чтобы без особенного моего позволения не пускать на корабль никого из женщин. Но когда наступил вечер и начало темнеть, то просили сии бедные пустить их на корабль таким жалостным голосом, что я должен был то позволить…»

В реальности «услуги любострастия», как их назвал в мемуарах Крузенштерн, проходили несколько иначе – капитан просто не мог посреди Тихого океана запретить команде общаться с женщинами. Помимо прочего, это была единственная возможность снять накопившийся стресс тяжкого и опасного многомесячного плавания. Запрет на общение с прекрасным полом был бы не понят командой и мог даже привести к бунту, похлеще скандала с запершимся камергером.

В книге XIX века эта сторона долгого плавания не могла быть описана, зато не предназначенный для публикации личный дневник 26-летнего мичмана Ермолая Левенштерна предельно откровенен: «Все происходило в величайшем порядке. С корабля громко кричали: “Wahina e he!” (приличный перевод «Женщины, сюда!» – прим. авт.). Через полчаса после этого приплывали 30–40 девушек. Их по порядку пускали на корабль и всех выстраивали. Все дееспособные на корабле искали себе пару. Ночью спали мало. Утром бабьё снова выстраивали, их считали, восхищались подарками, которые они получили, и затем они, как утки, плыли к берегу…»