Фрау переключила тумблер на монтажном пульте. Через минуту - за это время она успела переключить монтажную схему на другой плац - из переговорника послышался заспанный голос, говоривший по-русски:
- Да, я. Что случилось?
- Иван? Через три часа съёмочную бригаду ко мне в маленькую студию. По свету нужны два "корыта" и прожектор с фильтрами. Мне также нужна хорошая маникюрша. И кольцо из платины моего размера.
- Фрау, - голос стал совсем недовольным, - простите, но я спал всего три часа. Я потратил всю вчерашнюю ночь на подготовку вашего ужина... Повторите, пожалуйста, ещё раз.
- Вы что, не включили запись, Иван? - в голосе Фрау зазвенел металл.
- Включил, включил... Я не понял, какое нужно кольцо.
- Платиновое. Мне на указательный палец. Гладкое или с каким-то простым рисунком. Пожалуй, руна. Какая - я ещё не решила. Когда поедете в ювелирный, позвоните мне, чтобы уточнить. Разрешаю звонить по целленхёреру. Ненавижу это устройство, - как всегда добавила она. - Там на месте решим.
- Это придётся на Тверскую ехать, - предупредил собеседник. - Они там чёрта лысого склепают, но обдерут как липку. Может, всё-таки серебро поставим?
Лени Рифеншталь немного подумала. Денег осталось мало, к тому же её капризы всегда дорого стоили. Последний транш от Варвары Станиславовны так и не поступил: вредная старуха даёт деньги только на политику, а не на искусство... Гельман что-то крутит, жалуется на Бобкова и на проблемы с клиентурой... Надо бы сказать Калиновскому, чтобы тот накрутил прыткому юде хвост... Может быть, и впрямь серебро? Тем более, для пятисекундной сцены... Любой на её месте...
- Нет, платина, - распорядилась Фрау. - Слава Богу, у меня ещё остались кое-какие средства. Выполняйте.
- Есть, - переговорник щёлкнул и отключился.
Лени Рифеншталь откинулась в кресле. Она знала, что безотказный Иван сейчас всё организует - как обычно, наилучшим образом. И она снимет ещё несколько кадров своего фильма. Фильма о себе. Великий режиссёр снимает кино о великом режиссёре. Впрочем, нет. Когда фильм выйдет, она станет чем-то большим, чем великий режиссёр. Она станет режиссёром великих событий. То есть политиком. Настоящим политиком мирового уровня. Как тот, великий, о ком она сняла свои первые ленты.
Фрау прикрыла глаза, привычно помассировала лицо - подбородок, щёки, от крыльев носа к вискам, лоб. Осторожно коснулась жиденьких седых волос. В последнее время волосы начали вылезать. Красные таблетки стоили дорого, но помогали держаться в форме. Вот только волосы... С ними надо что-то делать. Она должна выглядеть хорошо. Особенно в ближайшие годы, когда, наконец, настанет час её триумфа. Впрочем, какой час? Она войдёт в вечность, сопричастится сонму небожителей, творцов истории, прикоснувшихся к шарниру времён...
За спиной послышалось шарканье старых, усталых ног.
Лени даже не повернула головы.
- Дмитрий, - сказала она по-русски, - я не разрешала тебе появляться в этой комнате. У меня сейчас съёмка.
Обычно после такой отповеди старик разворачивался и плёлся к себе. Но не на этот раз.
- Лени, - сказал Лихачёв, - нам необходимо поговорить. Серьёзно поговорить.
Фрау брезгливо скривилась. На академика иногда накатывала какая-нибудь блажь. Русские называли это "духовностью" - или "совестью"? Во всяком случае, они это очень ценили.
- У тебя есть пять минут, - недовольно сказала она. - У меня монтаж, а потом съёмка.
- Нет, Лени, - обычно робкий голос академика задрожал от чего-то, отдалённо напоминающего негодование. - У меня будет столько времени, сколько мне понадобится. На этот раз твои дела подождут.
- Это ещё что такое? - Фрау развернулась в кресле и увидела, что её супруг, оказывается, успел сесть на операторский стул. Это было странно. Он хорошо знал, что садиться в студии Лени имеют право только те, у кого есть место. Для Дмитрия Лихачёва в студии места не было. Поэтому он должен был стоять. Но на сей раз он, кажется, решил взбунтоваться. Что ж, решила Фрау, бунт она подавит, как и раньше. Но сначала выяснит причины. Это всегда полезно.
- Я тебя слушаю, только быстрее, - распорядилась она.
- Нет, я буду говорить так, как мне удобно, - заупрямился старик.
Лени промолчала. Она знала, что её молчание действует на Дмитрия сильнее слов.
- Лени, - начал старик, волнуясь и чуть сбиваясь в гласных. - В последнее время я перестал понимать, что мы делаем.
- Что мы делаем? - саркастически переспросила Фрау. - Мы реализуем твои идеи, Дмитрий. Ради этого я тружусь как проклятая. Поэтому не мешай мне трудиться. Сейчас у меня съёмка.
- Нет, Лени, нет. Я не понимаю, какое отношение к моим идеям имеет твоя деятельность. Особенно в последнее время. И мне это... - он сделал паузу, подбирая выражение, - очень не нравится.